Их и в самом деле повезли на арбе – высокой повозке на двух больших деревянных колесах – запряженной парой волов. Повозка эта – да и не одна, – видно, была конфискована у кого-то из местных, какая‑то женщина в плотной чадре бежала за ней с горестным плачем, пока один из гулямов не ударил ее плетью. Упав, женщина распласталась по земле, словно подбитая камнем галка, завыла, заломив руки. Утреннее солнце ласково дарило теплые лучи выстывшей за ночь земле, дул легкий ветерок, принося свежесть, позади растянувшегося каравана поднимался вверх черный столб дыма – то горел подожженный гулямами кишлак. Немилосердно трясло – пока не выехали на главную дорогу, там уж стало получше, даже и совсем хорошо, и Раничев, сидя на груженной мешками повозке, почувствовал себя значительно лучше. Жаль только, Евдокся ехала в арбе позади него, в накинутой на голову черной, полупрозрачной вуали. Обращались с ней подчеркнуто вежливо – видно, Энвер-бек и в самом деле собирался ввести ее в свой гарем, совсем не зная о том, что курбаши Кучум-Кум и его воины давно уже лишили девушку девственности. Узнает, конечно. Но – лучше позже. А пока… Пока можно было наслаждаться жизнью. Заночевали в очередном караван-сарае – они встречались на пути все чаще и чаще, подобно автозаправкам на оживленной трассе. По обеим сторонам дороги уныло тянулись коричневые пески, сменяющиеся оазисами, а иногда справа показывалась вдруг широкая мутноватая лента Джейхуна. Река лениво несла воды на север, в сторону, противоположную движению каравана. Из-за тюрбана возницы Иван видел в передней повозке согбенную фигуру разбойника Кучум-Кума. Его везли в деревянной клетке, при остановках в оазисах и караван-сараях каждый мог плюнуть в него или бросить камень. Курбаши относился к этому философски. Всю дорогу молчал, да и с кем ему было разговаривать? Лишь только благодарил, когда ему давали воду. Чем дальше отъезжали, тем меньше камней и плевков доставалось Песчаному Кучуму – видно, он и в самом деле пользовался лишь локальной известностью. По пути встретился и другой отряд – тоже уже с клетками – его предводитель поприветствовал Касыма, тот ответил тем же. Однако здесь неплохо борются с преступностью, еще бы – ведь ущерб от каждого грабежа или кражи возмещают местные власти. Из собственного, кстати, кармана. Вот бы и в России так…

Иван вдруг прислушался – вроде бы его кто-то звал. Обернулся – двое парней, погонщиков ослов – с крайне довольными лицами нагоняли арбу, держа в руках ароматные ломтики дыни. Догнав, угостили:

– Кушай!

Поблагодарив кивком, Раничев впился зубами в сочную мякоть… Потом вдруг вспомнил про Евдоксю, повернулся к шагавшим рядом парням. Те заулыбались:

– Ханум мы уже давно дали попробовать.

Молодцы. Как же их звать-то? Иван так и не вспомнил, вернее, даже и не знал. Парни и парни, обычные – в залатанных халатах, одинаковых темных тюрбанах – даже на лица похожи: оба темноглазые, смуглые. Впрочем, тут все смуглые, кроме, пожалуй, знати – те побледнее будут, может потому, что на улице меньше находятся, а больше – во дворцах, в библиотеках, в гаремах и прочих защищенных от палящего солнца местах.

Самарканд – древняя Мараканда или Афросиаб – показался внезапно, возник за поворотом зыбким переливчатым маревом. Высокие зубчатые стены, светло-серые, коричневатые, палевые ворота, обитые сияющей на солнце медью – а может, и золотом? – игольчатые башни минаретов, разноцветные купола мечетей. Город казался очень большим – даже издали, а стены – мощными и неприступными. Сотни, тысячи людей спешили в широко распахнутые ворота – крестьяне, купцы, воины, бродячие акробаты – всех принимало в себя просторное городское чрево…

За воротами внезапно навалился на всех шум городских улиц – широких, центральных, запруженных народом, и маленьких, запутанных, таких что и не выберешься без провожатого, но от этого не менее многолюдных. Город прямо-таки кишел людьми, словно гигантский муравейник, пах фруктовыми ароматами рынков, звенел кварталами ювелиров и кузнецов, завывал пронзительными трелями муэдзинов:

– Алла-а-а…

– Сила и могущество только у Аллаха, – пробормотал про себя Касым.

Намаз совершили у главной мечети.

– Хазрати Хизр! – доставая молитвенный коврик, с гордостью кивнул на нее возница. Ого! Он, оказывается, умеет говорить. А ведь всю дорогу молчал. Раничев усмехнулся. Мечеть и в самом деле была красива – с пятью аркадами и двумя минаретами по краям, выстроенная из строгого сероватого камня, украшенного разноцветными изразцами.

– Алла-а-а-а-а…

– Мустафа – Ибрагим, – вполне к месту вспомнил Раничев старую песенку группы «Куин». Неплохая была песня, да и группа тоже, жаль Фредди Меркури, жаль…

Величественное зрелище разворачивалось между тем перед глазами Ивана. Сотни людей, не вместившихся в мечеть, подстелив коврики, стали на колени, протягивая руки к храму, – именно в той стороне, видимо, и находилась священная Мекка – и все одновременно склонились к самой земле.

– Ал-ла-а-а-а-а…

Каждый из них – воин и акробат, крестьянин и шейх, купец и нищий – чувствовал сейчас себя частицей одного целого – мира ислама. У каждого были одинаковые движения, одинаковые слова молитв: вероятно, и мыслили они тоже одинаково. Последнее вряд ли могло вызывать восхищение, как и это общее моление… Но было красиво!

Окончив намаз, гулямы Касыма и его караван с военной добычей неспешно поехали дальше, пробираясь сквозь расступавшееся людское море. Раничев даже устал вертеть головой и порадовался, что все-таки едет, а не идет, – иначе б, наверное, давно потерялся, как когда-то в далеком-далеком детстве в Ленинграде на Московском вокзале, отойдя всего на несколько шагов от маминых чемоданов.

Столица Тимура произвела впечатление. Недаром говорили – велик эмир, велика и столица! Огромный шумный город с великолепной архитектурой и тщательно замощенными улицами, несомненно, один из мегаполисов тогдашнего мира. Иван давно уже отвык от подобных вещей, Угрюмов все-таки не Москва и не Питер… и даже не Самарканд. Этот средневековый город был куда больше, многолюдней и красивее!

– Ну вот наконец и прибыли, – подъехав к широким, украшенным затейливой резьбою воротам, обернулся Касым. Какой-то юркий паренек – видимо, пресловутый Шами – по его знаку громко постучал в небольшую дверцу рядом с воротами.

– Улица Торговцев людьми. – Касым горделиво обвел рукою каменные дувалы с такими же воротами. Расположенные вокруг усадьбы явно не принадлежали беднякам. Богатым работорговцам, судя по названию улицы. Фешенебельный район, тихий и спокойный… Только откуда этот назойливый звук, словно бы кто-то изо всех сил колотит молотком по железу. Так бывает в гаражах, когда кто-нибудь выправляет помятое крыло или бампер.

– Там, за углом – махалля Медников, – недовольно поджав губы, пояснил Касым. – Вот и шумновато.

Ворота открылись совершенно бесшумно, видно, были хорошо смазаны, пропустив во двор Энвер-бека повозки и воинов. Что-то бросив вышедшему во двор управителю, Касым, не слезая с коня, повелительно позвал нескольких гулямов и выехал со двора. Те понеслись за ним, прихватив с собою пойманного разбойника Кучум-Кума. Видно, Касым торопился на доклад.