– Не буду я пить вина, уважаемый Тайгай, – специально для слуги громко произнес Раничев. – И тебе не советую. – Он обернулся. – Принеси-ка, Халид, воду.

Фарраш благостно улыбнулся и исчез за дверью. Вот ведь приносят плоды цветы правоверного воспитания! Еще б познакомить неверного с благочестивым усто Уздебеем-ходжой… Да… Потом можно было бы и наставить пленника на верный путь к сердцу Аллаха. И ведь получится, с вином же получилось вполне!

– Ну что стоишь, как столб? – Иван радостно хлопнул озадаченного ордынца по плечу. – Наливай свое вино, пока слуга не пришел… Принес ведь?

– Принес, а как же? – ухмыльнулся наконец князь. – Куда наливать-то? Посуды-то у тебя нет.

Раничев махнул рукой:

– А, давай уж прямо из кувшина.

Сделав пару глубоких глотков, он успел к приходу фарраша вытереть губы рукавом и занять прежнее полулежачее положение.

– Вот вода, – поклонился слуга, поставив на пол золоченый кувшин. – Вот кебаб и лепешки. Управитель Нусрат просил передать уважаемому Тайгаю, что…

– Шайтан с ним, с управителем, – небрежно отмахнулся Тайгай. – И без него обойдемся.

Еще раз поклонившись, слуга скрылся за дверью.

– Нашел, – не удержавшись, тут же сообщил ордынец, едва за слугой успела захлопнуться дверь. – Нашел, куда спрятать. В майхону огнепоклонника Кармуза!

Раничев чуть не подавился лепешкой.

– А что… – запив лепешку вином, поинтересовался он. – Кроме этого Кармуза, никакой другой майхоны нет? Вроде эмир их еще не успел позакрывать?

– Другой… – Тайгай задумался. – Точно, надо другую?

– Уж поверь, надо!

– Надо, так найдем, невелика печаль, – рассмеявшись, уверил ордынец. – Ну за наше здоровье! Эх, хорошо вино, хорассанское, не обманул Кармуз, стервец этакий. Ты лучше скажи, как в доме?

– Все хорошо. – Раничев понизил голос. – Завтра и начнем. Домоправитель мешать нам не будет. Остается одна старуха Зульман, та опасна.

– Понял, – кивнул Тайгай. – Как хорошо, Ибан, что я тебя встретил. Теперь и жить как-то веселей стало, радостней. Веришь – ведь с тоски загибался! Дал честное слово хану Махмуду, что не убегу, – он мне предоставил дом, здесь, недалеко, на улице Медников, слуг для пригляду, вот только гарема нет – приходится к огнепоклонникам шастать, у них девы горячие. Слушай, а давай как-нибудь вместе сходим? Есть там одна, рыжая… Ах да, тебе ж нельзя выходить. Жаль, ты не чингизид… Но ведь и не простой скоморох, признайся?

– Уж точно – не простой, – тихо вздохнул Раничев. – Директор музея…

– Во! Я сразу так и подумал, что ты знатного урусутского рода! Стал бы я водиться с простолюдином… А Энвер знает об этом? Если нет, ты ему скажи, как приедет… а не поверит – сбеги! С тебя-то никто слова не брал?

– Ты, знаешь, Тайгай… – Иван поднял глаза. – Я ищу тут одного человечка, со шрамом на правой щеке… Абу Ахмет, кажется, его имя…

– Абу Ахмет? – удивленно переспросил князь. – Вздорный старик, но Тохтамышу предан. Зачем он тебе?

– Так… – не стал углубляться в подробности Раничев. – А где он сейчас?

Тайгай задумался:

– Не знаю, что и сказать. Одно время был с ханом… Но исчез внезапно, словно сквозь землю провалился. Говорят даже, подался в родные места. Он же родом отсюда, из Самарканда… И враг Тимуру, тот уничтожил всех его родичей… Сильно рискует, если он и впрямь здесь. Хотя что для мужчины жизнь без риска? Все равно что постель без женщины или вино без хмельной игривости. Верно, Ибан?

– Уж точно… Ну что, еще по одной?

– Хороший вопрос! Ответ угадаешь?

Старая Зульман сидела на узком, забранном шелковым покрывалом ложе, тупо уставившись в одну точку, как делала всегда, когда размышляла. В покоях ее было жарко, старуха – вообще-то не такая уж и старуха, вполне крепкая сорокалетняя женщина, худая, но жилистая, сильная – любила тепло. Чернокожая служанка Зейнаб, неслышно появившись, подкинула угли в жаровню. Зульман обратила на нее не больше внимания, чем на мебель – узкую софу, небольшой резной столик с высоким кувшином и тяжелым блюдом из черненого серебра, плоскую жаровню, курильницу для благовоний в виде золоченой чаши на медном треножнике, высокий светильник… На украшавшем стену хорассанском ковре висела плеть из кожи гиппопотама. Для наказания дерзких и непокорных. Был вечер, скорее даже уже ночь, но старухе на спалось… Бессонница и мигрень – жутчайшая, и не помогали ни отвары, ни заговоры. Одно лишь средство могло помочь, Зульман прекрасно знала – какое. Она бросила быстрый взгляд на плеть… и в глазах вспыхнула затаенная радость, и вроде б мигрень чуть отступила. А что? Когда, как не сегодня? И поганого извращенца домоправителя Нусрата нет – донесли уже – ушел, видно, по своим гнусным делам, и от потерявшей девственность потаскухи пора уже давно избавляться… так почему б не сейчас? И эта змея Фируза пусть потрепещет, а то возомнила о себе слишком много – ну надо ж, старшая жена! Смех один. Нет! Нет! Нет! Слишком уж явно. Да и – что же она, зря варила яд? Пожалуй, он уже и готов, выстоялся… Что ж…

– Зейнаб! – Старуха хлопнула в ладоши.

Чернокожая служанка, возникнув в дверях, молча склонилась в поклоне, сложив перед собой руки.

– Принеси таз и воду… Потом позовешь урусутку.

Служанка принесла большой медный таз, поставила у жаровни, рядом с ним – большие кувшины с водой, посмотрела вопросительно на хозяйку.

– Зови, зови… – осклабилась та.

Урусутка казалась сонной. Хотя почему – казалась? Она и была сонной, терла глаза, растерянно переминалась с ноги на ногу, недоумевая, зачем понадобилась в столь поздний час. Зачем? Погоди, потаскуха, скоро узнаешь.

– Раздевайся, – скомандовала Зульман. – Ты дурно пахнешь. – Кивнув на таз и кувшины, тут же пояснила она. – Зейнаб вымоет тебя… А я пока пойду пройдусь по двору… Что-то не спится.

Старуха вышла, кивнув служанке. Та поклонилась Евдоксе, и девушка вздрогнула. Неприятной была старуха Зульман, крючконосая, морщинистая, злобная, а уж ее служанка – так вообще похоже, что дочь самого дьявола! Тощая, длинная, черная как уголь, одни глаза в полутьме блестят, светятся, да зубы – белые такие, острые, как у собаки.

Сняв халат и шальвары, Евдокся, распустив волосы, встала в наполненный теплой водой таз. Взяв кувшин, служанка полила ее водой с благовониями и принялась тереть пахучими мыльными травами – плечи, спину, живот – улыбалась и смотрела так влюбленно, что Евдоксе на миг даже стало смешно.

Красивая… – окатывая урусутку водой, думала Зейнаб… И, наверное, вкусная… Интересно, хозяйка отдаст ее печень? И сердце, сердце тоже бы неплохо… правда, нужно суметь приготовить, ну уж она, Зейнаб – Мббванга, как ее звали в родном племени – сможет, учена… Только б хозяйка разрешила, только б… Уж так хочется попробовать свежего мяса. Зейнаб погладила девушку по спине, чувствуя под ладонями нежные косточки позвоночника. Тощевата, жаль… Она вытерла урусутку мохнатым куском толстой ткани. Кивнула на ложе: