Когда через полчаса Эшли, зябко кутаясь в пальто, залезала в его машину, насупившийся Кевин, бросил:

— Я не знал, что у тебя есть какой-то задушевный друг, с которым вы обсуждаете любовников и любовниц… Ты и обо мне ему рассказывала?

— Конечно, во всех частных подробностях. Тебя это задевает? А меня немножко, самую малость, задевает, что все твои обещания, данные в рождественский вечер, оказались очередным мыльным пузырем. На какой день ты назначил свидание с Тересой? На завтра? Или сутки все же отдохнешь?

Кевин начал мрачно поправлять зеркало заднего вида.

— Пойми, я встречаюсь с ней по инерции. Не хочу говорить, дурацкие слова: «Это ничего не значит». Хотя, по сути… Эшли, ты для меня женщина номер один. А Тереса… Сложно объяснить. Когда-то она очень здорово, по-дружески помогла мне. В прямом смысле: она неплохой врач. Те времена прошли, но прогнать ее одним махом я не могу.

Эшли заглянула ему в лицо:

— Трогательно. Но почему ты опять договаривался о встрече в моем присутствии? Считаешь меня, абсолютной тупицей или вообще не задумываешься о моих чувствах? Впрочем… их, кажется, уже нет. Не бойся, я больше не стану устраивать тебе сцены. Знаешь, когда ты сейчас сказал, что я для тебя женщина номер один, в моей душе ничто не дрогнуло. И еще: я не хочу ждать того момента, когда ты и со мной станешь встречаться из жалости, а мой первый номер сменится третьим или пятым.

— Ну не жди. А зря. Ты, Эшли, классический тип вечно обиженного существа. И ты наслаждаешься этой надуманной ущемленностью. А если бы я стал встречаться с тобой из жалости… Чем не тема для обсуждения с верным другом?

— Твои попытки съязвить, неуклюжи, как и ты сам. Я даже не обижаюсь. Никогда не забуду, как ты плюхнулся в фонтанчик… Бух… Кевин, разница между нами в том, что я не сплю со своим близким другом, а ты спишь с верной подружкой Тересой.

— Это для тебя принципиально?

— Какое циничное заявление… Впрочем, мне и на него плевать. Куда мы едем?

— Я везу тебя домой.

— Отлично.

Всю дальнейшую дорогу оба промолчали. Когда автомобиль остановился около ее дома, Эшли, глядя на сияющие в вечерней черноте многочисленные квадратики окон, заговорила, еле сдерживаясь:

— Спасибо, что довез, а теперь катись на все четыре стороны. Хоть к Тересе, хоть к черту в пекло. Я самостоятельная единица, я устала быть вечным бесплатным довеском к другой женщине. Так было при Викторе, при тебе то же самое… Ненавижу этих королев шумных сборищ, которые каждые две минуты заливаются ненатуральным смехом! Они так демонстративно общительны, у них столько престижных приятелей, и уик-энд они проводят не у телевизора, а на пленэре — не то, что я, домашняя квочка… Но я уступаю этим дамочкам только в яркости оперения. Со мной тоже можно не скучать и даже быть счастливым. А-а, не важно. Мне все это надоело хуже смерти. И не пытайся действовать через моего ребенка. Оставь его в покое. Меня тоже.

Она вылезла из машины, с силой хлопнула дверцей и направилась к подъезду. За ней никто не последовал — ее проводил только молчаливый свет фар.

* * *

Беспросветная тишина накрыла, словно периной, последующие две недели. Пару раз Кевин все же позвонил Марку: Эшли догадалась об этом по той таинственности, которую напустил на себя ее сынок. Потом и звонки «кудрявому умнику» прекратились — именно тогда Эшли решила, что в ее отношениях с Кевином поставлена жирная точка. Она не пыталась больше столкнуться с ним на автостоянке, не караулила у лифтов, она постаралась принять факт завершения определенного жизненного этапа, как данность. Правда, задним числом следовало признать: тогда, у Керри, ее чувства не испустили дух, — скорее грохнулись в обморок, а теперь приходят в себя. Эшли было невыносимо тошно от своего нелепого постоянства, от мужской подлости и от наступившего февраля: самого бесполезного и тоскливого зимнего месяца — времени, когда все праздники остались далеко позади, до весны еще далеко, а зима уже осточертела.

Вечерами она развлекалась тем, что сидела перед зеркалом и упивалась зрелищем собственных слез, вначале неторопливо набухающих, а потом повисающих на кончиках ресниц. Жалобно моргая, она шепотом дискутировала сама с собой на тему, стоило ли ей настолько категорично прощаться с Кевином; или вступала с ним в заочную остроумную полемику, подавая реплики сразу за обоих собеседников и заранее безумно жалея, что назавтра ее стройные аргументы и контраргументы забудутся и она не сможет их реанимировать, если встреча с Кевином все же произойдет в реальности.

Заметно загрустивший Марк почти с ней не разговаривал, молчаливо обвиняя в своем вынужденном одиночестве. А ведь раньше он в любой ситуации, занимал, сторону матери! Эшли казалось, что ее предали все. А от сына это был просто удар ножом в спину! Во всяком случае, его поведение также не способствовало улучшению настроения, и она оплакивала все разом: угрюмость отдалившегося Марка, коварство сгинувшего Кевина, собственные разбитые надежды и окуклившиеся, но все еще живые чувства, бессильно трепещущие, словно рыбы на песке.

Субботним вечером, укладываясь в постель, она вспомнила: послезавтра — День всех влюбленных. Если Кевин не объявится и в понедельник, историю можно считать бесповоротно оконченной. Впрочем, ждать целых полтора дня не довелось, да и спать пришлось недолго. В половине шестого утра ее вырвали из сладкого забытья равномерные негромкие звонки снизу. Застонав, она села на кровати, откинула назад спутанные волосы, потерла виски, потом с трудом поднялась и потащилась к двери, проклиная незваного гостя, заявившегося к ней, еще до восхода солнца.

— Эшли, — негромко произнес знакомый голос, — открой, пожалуйста, я поднимусь.

Эшли уже хотела спросить, в чем дело, но сочла более благоразумным дать Кевину войти, а уж потом задавать всякие вопросы. К тому же ее чересчур резко перевели из горизонтального положения в вертикальное — радостное изумление было изрядно размыто сонливостью.

— Привет, — чуть слышно прошептал Кевин, появляясь в дверях, — извини, ради бога, за внезапное вторжение. Я не разбудил Марка?

— Нет, кажется… Ты разбудил меня. Что случилось?

Кевин вздохнул и на пару секунд устало прикрыл глаза.

— Можно мне пройти в комнату?

— Проходи, только тише, не топай.

В спальне Эшли уселась в кресло, Кевин прислонился к шкафу.

— Постою лучше… Я столько сидел, сил уже нет… Поздравь меня, что ли, у меня племянник родился.

— Поздравляю. А почему ты решил сообщить мне об этом в пять утра?

— Сам не знаю… Мы часов двенадцать с Эриком провели в больнице. Бессонная ночь, нервное перенапряжение… Я сейчас возбужден сверх меры, соображаю плохо.

— Это для меня не новость. Ну, как все прошло?

Вымученно улыбнувшись, Кевин покрутил головой.

— Настрадалась бедняжка… Такой огромный мальчишка… Но родила сама, справилась. Началось еще вчера, к вечеру. Мы с Эриком полетели к ней, а он все повторял: «Я такой невезучий, хоть бы мой сын родился до полуночи — завтра же тринадцатое…» Но не получилось. Сначала он сидел с Керри, а схватки продолжались невыносимо долго, она, так маялась, девочка моя… Только после часа ночи, дело наконец двинулось. Тогда Керри — она же дамочка жесткая — заявила, что дальнейшее присутствие Эрика излишне. Он вывалился из палаты в мои объятия, и пришлось мне возиться с ним, как няньке с младенцем. Мы таскались, чуть не в обнимку по этой больнице, будто нежная голубая парочка. Сначала он попытался свалиться с лестницы, потом сесть на столик со стерильными шприцами… Как только он умудрился заделать ребенка? С такими-то талантами… Повел его пить кофе, а у него руки трясутся, да еще этот гипс… Просто чудо какое-то. Хорошо хоть, не пришлось поить его с ложки. Но сестра его любит. Да… В общем, родила она без десяти четыре. Слава богу, малыш здоровенький, закричал сразу… Мы ему пальцы пересчитали — вроде по пять штук и на ручках, и на ножках. И все остальное на месте. А глаза синие-синие. Эрик хотел остаться с Керри, но она сказала, чтоб он отправлялся восвояси. Ну, я посадил его в машину и повез домой. Парень совсем расклеился… Но главное, Керри в порядке. Она мне позвонила, когда я ехал сюда, голос нормальный, твердый, так что все хорошо… Ох, Эшли, я устал безумно, у меня в голове мутится.