Также и в этой части нашего брака мне больше почти нечего вспомнить.

Мама, которую единственный бокал муската мог настроить тяжело философски, однажды объяснила мне, что есть два вида брака: браки хорошей погоды и браки грозы. А какой брак у тебя, можно узнать, только когда грянет гром. У нас с Хелене, пожалуй, брак хорошей погоды, и теперь, когда разразилась буря и начались трудные времена, он распадается.

У нас было такое хорошее время тогда, во Флоренции, и мы думали, что всё будет только лучше. Но лучше уже не было. Наоборот.

Это было не так давно, а кажется, что двое тех молодых людей, которые так упивались жизнью и любовью, не имеют ничего общего с нами, как будто это чужие люди, дальние знакомые, уже потерянные из виду.

По-другому и не скажешь. Мы с Хелене потеряли друг друга из виду.

213

Нельзя видеть во всём только плохую сторону, говорит Майя. Я должен думать и о хороших моментах. Черпать силы из воспоминаний.

Да ведь было много и хорошего. Разумеется было.

Йонас и музыка.

Он долго не начинал говорить, начал намного позднее других детей, но уже очень рано напевал мелодии, не только пару тонов, а связными дугами, так что можно было опознать, что он там поёт. Мелодии с классических CD, которые Хелене часто ставила, потому что они успокаивали его в младенчестве.

Особенно хорошо помню одну мелодию, потому что Луизе из-за неё просто уничтожила меня. Я так часто слышал её от Йонаса, что уже и сам мог напевать, не имея понятия, что это было. Такого сорта музыка – совершенно не моя. На что Луизе в своём интеллигентском презрении высказалась: «Скрипичный концерт Бетховена следовало бы всё-таки знать». К сожалению, правильный ответ на это пришёл мне в голову только потом. «Мне незачем это знать, для этого у меня есть сын», – вот что мне следовало бы сказать на это.

У Йонаса уже тогда были ясные предпочтения. Классическая музыка нравилась ему больше, чем современная, а пьесы для скрипки – больше, чем остальное. Это и впоследствии так оставалось. На свой десятый день рождения он попросил у деда с бабкой поездку во Франкфурт, где давала концерт Анне-Софи Муттер. Они исполнили его желание, но ехать с ним пришлось Хелене. Потому что у Луизе уже начался паркинсон, и она уже не любила выходить из дома.

Однажды, ему не было ещё и трёх лет, мы смотрели по телевизору новогодний концерт из Вены, и Йонас встал перед экраном и подражал игре на скрипке. Зажал подбородком совок для мусора и водил по нему щёткой как смычком. Невероятно прелестно. Позднее, когда он стал старше, слово «прелестно» уже не годилось, чтобы описать его, но тогда… Так и затискал бы.

После того новогоднего концерта Хелене купила ему скрипку, такую розовенькую из пластика, на которой, естественно, настоящую музыку не сыграешь. Йонас даже не попробовал её. Молниеносно разломал подарок на части и топтал обломки ногами. Угодить его величеству можно было, пожалуй, только настоящим Страдивари.

Он хотел бы учиться игре на скрипке ещё до детского сада, но в его возрасте ещё не принимали в музыкальную школу. Но он так напирал на нас, что мы нашли для него приватного учителя музыки, господина Саватцки, и тот был готов попробовать. Он даже раздобыл крохотную скрипку в одну шестнадцатую.

При первом уроке Ионаса не присутствовали ни я, ни Хелене, но судя по тому что нам рассказал господин Саватцки, это было поразительно.

214

Йонас с первого же раза взял скрипку и смычок правильно – с волнением рассказывал нам Саватцки. Я даже не понял поначалу что в этом такого особенного, но якобы многие дети очень долго не могут освоить правильное положение рук, а некоторые и вообще никогда. Но Йонас видел по телевизору много музыкальных программ и при этом, судя по всему, смотрел внимательно.

Он всегда с удовольствием ходил на занятия скрипкой, даже с воодушевлением. Иногда уже за полчаса до выхода надевал ботинки, так ему не терпелось. И уже скоро играл первые мелодии – не сложные, конечно, и звучали они не особенно импозантно. Ведь такая крошечная скрипка – скорее игрушка, чем инструмент. Но Хелене не могла нарадоваться. Если послушать, с каким восторгом она рассказывает об этом людям, то можно подумать, наш сын – второй Андре Рьё. Я-то всегда старался сохранять объективность. Таким уж выдающимся музыкальным гением Йонас, пожалуй, не был. Но в том, что он особо одарён по этой части, сомнений не было.

Господин Саватцки каждый год организовывал концерт своих учеников в зале церковной общины, публика, конечно, сплошь состояла из гордых родителей и бабушек-дедушек, которым казались чудесными даже фальшивые ноты. Йонас не фальшивил. Ещё пятилетним он безошибочно сыграл на этом концерте, в фортепьянном сопровождении Саватцки, пьесу, написанную отцом Моцарта для сына. Какой-то там танец. У меня есть фото с этого концерта, он там стоит в коротких штанишках со своей скрипочкой, но у меня не хватает мужества достать его. Я не вынес бы этого вида.

Скрипка Йонаса подрастала вместе с ним, и пьесы, которые он играл на концертах Саватцки, становились с каждым годом сложнее. Пару недель он играл и в школьном оркестре, но из этого ничего не вышло. Он там не пришёлся ко двору, критиковал других и упрекал за каждую фальшивую ноту. Не всем же быть такими честолюбивыми, как он. Саватцки говорит, что Йонас, может, и не самый одарённый ученик из всех, что у него когда-либо были, но самый дисциплинированный точно, причём с большим отрывом.

В последнее время он играл уже не на арендованной скрипке. Дед с бабкой купили ему собственную, и когда я услышал, сколько они за неё выложили, я чуть не рухнул. Невероятно, сколько может стоить такой инструмент! Но Луизе и Петер полагали, что он заслужил его своим прилежанием. Он любил свою скрипку и мечтал о футляре для неё, подбитом красным бархатом.

Этот футляр так и лежит в его комнате. Вместе со скрипкой. Я не могу этого понять. Ведь он любит свой инструмент. И всё-таки сбежал, не прихватил его с собой. Должно быть, у него для этого была причина, но я её не знаю.

215

В последние выходные, в передаче Слово к воскресенью…

Стыдно признаться, но я иногда смотрю эту передачу. Или, вернее, не смотрю, я вообще больше ничего не смотрю, кроме новостей, а просто не выключаю после этого телевизор. Иногда он работает до самого утра. Пусть хотя бы оттуда исходит человеческий голос. Ночью в квартире так тихо, что трудно вынести. Должны быть какие-то курсы, что ли, хотя бы в народном университете, где обучали бы одиночеству.

Я вот что хотел записать: в Слове к воскресенью выступала пасторша, одна из тех, которые держатся подчёркнуто светски и от этого кажутся особенно лицемерными, она все свои пять минут говорила только о том, что мы многое принимаем за случайность лишь потому, что не понимаем. Даже самые худшие вещи, события, которые мы едва переносим, входят в состав Божьего плана. Просто мы, люди, не можем его знать.

Я бы удавил её со всей её брехнёй, и я сразу переключил программу, но эта мысль так и не оставляла меня. Не Бог с его таинственным планом, на это мне плевать, а то соображение, что мы принимаем многое за случайность лишь потому, что не понимаем взаимосвязей. Это меня занимает. «Йонас таков, каков уж есть», – так я всегда говорил, исходя из того, что характер человека представляет то, что выдал генератор случайных чисел наследственности, этот ген или тот, а может, это вовсе и не так. Может, я оказал на него куда большее влияние, чем думал. Может, мы оба оказали куда большее влияние. Может, Хелене права, когда говорит, что Йонас не сам по себе стал таким музыкальным, а оттого, что она всю свою беременность слушала CD с классикой.