— Пей! — приказал хозяин, сам с трудом поднимая подобный сосуд, до краев наполненный вином.

Приказ Требухина затерялся в разноголосом хоре подвыпивших гостей. Однако я его расслышал, поднял кубок и, сделав вид, что пью, выцедил несколько глотков довольно приличного на вкус самогона, настоянного на каких-то травах.

Как легко было понять, самому боярину уже было совершенно все равно, кто и что пьет. Он, расплескивая до краев наполненный кубок, сделал несколько ленивых глотков и обессилено опустил сосуд на стол. Не все равно, сколько я выпил, оказалось моему визави Свену, он даже приподнялся на своем месте, пытаясь определить, сколько в кубке осталось вина, И только поймав мой красноречиво удивленный взгляд, вновь сел на скамью.

Я уже говорил, что лицо у иностранца казалось умным и приятным. По виду ему было прилично за сорок, что в эти времена считалось едва ли не старостью. Однако Свен, несмотря на преклонный возраст, выглядел бодрым и подтянутым. Его узкое породистое горбоносое лицо обрамляла светлая, аккуратно подстриженная борода. На викинга он явно не тянул, был узок в кости и плечах, но смотрелся вполне интересным мужчиной.

— Вы мало пьете? — спросил он, так и не сумев определить, сколько я отпил веселящего зелья. — Я хотел с вами выпить, чтобы мы и впредь оставались друзьями.

— Тогда давайте выпьем, — с энтузиазмом поддержал я попытку Запада наладить паритетный диалог с Востоком. — У вас в Твери тоже пьют курное вино?

— О да, очень, очень пьют! Давайте вместе выпьем!

Стольник не заставил себя ждать и дополнил наши кубки. Боярин удивленно осмотрел стол, хотел присоединиться, но только осел в своем кресле. В конце концов, крутые горки укатали и такую привычную ко всему сивку. Мы же со Свеном припали к своим кубкам, словно соревнуясь, кто сможет больше выпить. Я усилено демонстрировал глотательные движения, стараясь, чтобы сопернику казалось, будто пью большими глотками. В кубке было никак не меньше литра крепкого самогона. Такой объем на голодный желудок мог свалить и более привычного к алкоголю человека, чем я.

Оторвавшись от бокала, я схватил со стола кусок пирога и уткнулся носом в его зарумяненную корочку, занюхивая сивуху.

Свен еще цедил из своего кубка, кажется, даже получая от этого удовольствие. Пока он не сунул нос в мою емкость, я попросил стольника долить ее до краев. Этот жест понравился Свену; он, вероятно, решил, что русской пьяни не хватило литра, и я продолжу напиваться.

— У вас в Москве умеют пить, — одобрительно сказал он.

Я вежливо улыбнулся и отпил еще пару глотков. Теперь, когда, по мнению собутыльника, я должен был охмелеть, следовало ждать откровенного разговора «за жизнь». Какие могут быть интересы у шведов в Московии, я не знал и с интересом ожидал наводящих вопросов. Однако то, что спросил Свен, было совершенно неожиданно:

— А как ты, окольничий, относишься к римскому папе? — с трудом выговорил он, переходя на «ты».

— К кому? — переспросил я. — К папе римскому?

— Да, — подтвердил он.

— Никак не отношусь, — честно признался я.

— А ты не боишься, что скоро ваша церковь подчинится Риму и станет папской?

— Нет, не боюсь. Чего бы ради нам переходить в католичество?

— Значит, ты, как и я, ненавидишь Рим и папство? — опять прямо спросил он.

— Нет, не ненавижу, почему я должен их ненавидеть? Мне лично папа ничего плохого не сделал.

— А ты знаешь, что ваш царь Дмитрий тяготеет к католичеству?

— Первый раз слышу. Мне кажется, он и не думает подчинять русскую церковь Риму.

— Видно ты, окольничий, забыл, кто помог царю Дмитрию получить московский престол?! — насмешливо спросил он.

— Ну и что? На Руси многие пытались ввести католичество, но ни у кого не получилось. Так что вы зря переживаете.

Теперь мне стал понятен интерес шведов к новому царю: они боятся получить на месте Руси могучего католического соседа. Сама Швеция давно уже тяготела к Реформации…

Реформацией называлось одно из крупнейших событий всемирной истории, именем которого обозначается целый период нового времени, охватывающий XVI и первую половину XVII столетия. Она имела широкое значение, являясь важным моментом, как в религиозной, так и в политической, культурной и социальной истории Западной Европы.

Неспокойно было царствование шведского короля Иоанна III, правившего в 1568–1592 годах. Уже при нем против новой религии начало поднимать голову католичество. Сын и наследник Иоанна, Сигизмунд, избранный еще при жизни отца в 1587 году королем польским, был ярым католиком, и все симпатии шведов скоро перешли на сторону его соперника, младшего сына Густава, которому и суждено было вновь собрать государство и упрочить королевскую власть. В 1599 году он сверг Сигизмунда и сделался сначала регентом, а затем и королем шведов, под именем Карла IX. В нем Швеция опять обрела перворазрядного правителя, напоминавшего лучших королей из рода Стуре и, подобно им, друга простого народа. Еще в качестве регента Карл IX способствовал окончательной победе Реформации. В царствование сына Карла IX, Густава II Адольфа, явившегося новатором во многих областях, был положен конец дроблению государства между наследниками короля и ослаблявшим Швецию междоусобицам.

Титул короля Карла IX, сначала называвшийся «правящим наследным принцем государства», нынешний шведский король принял только в прошлом 1604 году; тогда же сын его Густав-Адольф был объявлен наследником престола. Карлу пришлось вести три войны — с Польшей, Россией и Данией. Первая война имеет важное значение в истории борьбы католической реакции с Реформацией. На стороне Сигизмунда был Папа, император и Испания; Карл был в дружеских отношениях с Англией, Францией и протестантскими государями Германии. В нынешнем, 1605 году Карл снова принял личное участие в войне, однако при Кирхголме он потерпел поражение от великого гетмана литовского Ходкевича и едва спасся от плена.

Так что шведов понять было можно, другое дело, что мое личное позитивное отношение к этому спокойному и, главное, нейтральному северному народу никак не совпадало с отношением к шведам моих теперешних современников. Нынешние потомки викингов занимали вполне активную позицию в европейской внешней политике и вполне могли подсуетиться и прихватить северо-западные территории Московского государства.

— Все поляки и литовцы — очень плохие люди, — проникновенно говорил между тем Свен.

Я утвердительно кивал. Спорить на идиотскую тему, какой народ лучше, а какой хуже, я перестал уже давно. Сам предмет спора точно и однозначно указывает на умственный уровень участников «дискуссии», и на то, что у него не может быть решения.

— На земле есть немного народов, которые достойны всяческого уважения, — продолжил собеседник.

— Согласен, в первую очередь, это мы, русские, — внес и я свою лепту в националистическую оценку человечества.