Меррин оставляла ему послания и дома, и в офисе конгрессмена. Она раз за разом спрашивала, как у него дела, что он делает, встречается ли он с кем-нибудь. Она говорила, что ему нужна женщина, нельзя же все время жить монахом. Она говорила, что думает о нем, и было трудно не понять, к чему она клонит. Ли думал, что она нередко звонит после пары стаканов, это ощущалось в ее голосе, в некой сексуальной замедленности.

Затем Иг уехал в Нью-Йорк для собеседований в «Международной амнистии», и буквально через несколько дней Меррин начала требовать, чтобы Ли к ней зашел. Ее соседка по съемной квартире съезжала, Меррин думала перевести ее спальню на себя, и у нее получалось в два раза больше места. В Гидеоне остался ее любимый комод, и она спросила Ли в мейле, не привезет ли он ей этот комод в следующий раз, когда будет в Бостоне. Она сказала, что ее белье лежит в нижнем ящике, так что в других местах можно и не искать. Она сказала, что разрешает ему примерить это белье, но только если он в нем сфотографируется и пришлет ей снимки. Она послала ему сообщение, что, если он привезет ей комод, она познакомит его с роскошной девицей, блондинкой в точности, как он, ледяной королевой. Она писала, что секс получится роскошный, ну прямо как дрочить перед зеркалом, только еще лучше, потому что у отражения будут сиськи. На случай, если у него все пройдет удачно, она напоминала, что с отъездом соседки в квартире будет свободная спальня, давая ему знать, что сама она будет одна.

К этому времени Ли научился понимать шифрованные послания почти идеально. Говоря об этой другой девице, она говорила о себе самой, о том, что им предстояло. И все же он решил не привозить ей комод — не был уверен, что хочет с ней встретиться, когда Иг еще в Америке, пусть и на расстоянии в несколько сотен миль. Может статься, у них не получится удержать себя в рамках. С отъездом Ига все станет значительно проще.

Ли всегда считал само собой разумеющимся, что это Иг бросит Меррин. Ему и в голову не приходило, что это она захочет на свободу, исскучается и станет готовой на все и что шесть месяцев отсутствия Ига дадут ей прекрасный шанс. Иг происходил из известной обеспеченной семьи с хорошими связями, и ему совсем не мешало погулять на травке. Ли всегда считал, что Иг ее бросит примерно тогда же, когда закончит школу, и тут-то все и устроится, наступит очередь Ли. Она поступала в Гарвард, а Иг — в Дартмут. С глаз долой — из сердца вон, думалось Ли, но вот Иг считал иначе и еженедельно приезжал в Бостон, чтобы с ней потрахаться, ну прямо как пес, метящий территорию.

Единственным, что Ли мог придумать, было, что на каком-то уровне Иг держался за нее из извращенного желания иметь над Ли еще одно дополнительное преимущество. Иг был рад держать Ли под своим покровительством — перевоспитание Ли Турно было его излюбленным хобби, — но ему хотелось, чтобы Ли знал пределы их дружбы. Он не хотел, чтобы Ли забывал, кому она досталась. Словно Ли не вспоминал это каждый раз, когда закрывал свой правый глаз и мир превращался в призрачную страну теней, где во мраке таились привидения, а солнце было холодной далекой луной.

Какой-то своей частью Ли уважал то, как Иг забрал у него Меррин — в те незапамятные времена, когда у них были на нее примерно одинаковые заявки. Иг просто хотел эту розовенькую шахну больше, чем Ли, и обстоятельства сделали его другим, хитрым и вкрадчивым. При его астме, плохих волосах и голове, полной библейских пошлостей, никто бы никогда не посчитал Ига безжалостным или расчетливым. Ли держался Ига большую часть школьных лет, во многом ему подражая. Он считал это уроками маскировки, уроками, как казаться безвредным. Ли давно научился, что, сталкиваясь с вопросами этики, лучше всего спросить: что бы сделал Иг? Ответ обычно состоял в том, чтобы извиниться, унизиться и тут же без всякой нужды постараться загладить свою мнимую вину. Ли научился у Ига признавать свою неправоту, даже когда был прав, просить прощения, в котором не нуждался, и притворяться, что совершенно не хочет того, что плыло ему в руки.

Когда ему было шестнадцать, какое-то короткое время она принадлежала ему по праву. В течение нескольких дней он носил крестик Меррин на шее, и иногда, прижимая его к губам, представлял себе, что целует ее, когда этот крестик на ней — крестик и больше ничего. Но тогда он упустил и крестик, и ее самое, потому что, сколько бы ему ни хотелось увидеть ее нагую и бледную в полутьме, еще больше ему хотелось разнести что-нибудь солидное, услышать оглушительный взрыв, увидеть, как какая-нибудь машина превращается в бушующий вулкан. Ну, скажем, материнский «кадиллак» вместе с самой матерью. Сама уже эта мысль заставляла его сердце биться сильнее, возбуждала больше всех фантазий, касавшихся Меррин. Поэтому он отдал ее, вернул. Заключил с Игом дурацкую сделку — сделку с дьяволом, если разобраться. И сделка эта стоила ему не только девушки, она стоила ему глаза. Ли видел в этом некий скрытый смысл. Он совершил однажды чудо, достал до неба и поймал луну, не дав ей упасть, и с того самого дня Бог указывал ему на другие вещи, нуждавшиеся в умелых руках: котов и кресты, политические кампании и старух в маразме. То, что он чинил, навеки принадлежало ему, он мог сделать с этой вещью все, что ему хотелось, и лишь однажды он отдал то, что Бог вложил ему в руки, — и тут же наполовину ослеп; явное напоминание, чтобы никогда больше так не делал. А теперь крестик снова попал ему в руки — новое доказательство, в котором он, в общем-то, не нуждался, что невидимая рука ведет его к некой цели, что в его знакомстве с Меррин есть некий тайный смысл. Он ощущал на себе обязанность привести в порядок этот крестик, а затем, неким образом, и саму Меррин, может быть, просто освободить ее от Ига.

Может, Ли так и продержался бы все лето вдали от Меррин, но затем Иг облегчил ему встречу с ней, прислав из Нью-Йорка мейл:

Меррин хочет свой комод, но не имеет машины, а ее папаша занят на работе. Она сказала, что все-таки ты не обязан быть у нее на подхвате, но мы-то с тобой знаем, что обязан, так что завези ей комод в следующий раз, как твой конгрессмен пошлет тебя в Бостон. Кроме того, у Меррин есть для тебя подходящая блондинка. Только представь себе, каких детей наплодит тебе эта женщина, маленьких викингов с глазами как Северный Ледовитый океан. Так что приезжай к Меррин при первой же возможности. Ты не можешь противиться ее призыву. Пусть она выставит тебе хороший ужин. Теперь, когда я уезжаю, ты должен быть готов с радостью выполнять для нее любую черную работу.

Ну как ты там, еще тоскуешь? — Иг.

Ли долго не мог понять конец этого сообщения — Ну как ты там, еще тоскуешь? — все утро ломал над ним голову, а затем вспомнил, что мать его умерла, уже две недели как умерла. Но еще больше его заинтересовала строчка насчет того, чтобы с радостью выполнять для Меррин любую черную работу, весьма примечательная просьба. Следующей ночью Ли обуяли жаркие эротические сны; ему снилось, что Меррин лежит голая в его постели, а он сидит на ее руках и вставляет ей в рот воронку, красную пластиковую воронку, а затем заливает в воронку бензин, и Меррин начинает вздрагивать под ним, словно при оргазме. Он зажигает спичку, держа коробок во рту, и бросает его в воронку. Раздается глухой хлопок, из воронки хлещет красный огонь, ее удивленные глаза воспламеняются. Проснувшись, Ли обнаружил, что лежит на мокрых простынях, таких поллюций у него никогда еще не было.