В-третьих, забота, смысл и цель в жизни. С годами даже полностью обеспеченный человек все равно думает о завтрашнем дне. И как не думать? Никто не знает, что будет утром. Чтобы оно было хорошим, не доставляло тебе и другим проблем, об этом надо позаботиться вечером. У Веры это чувство было развито отлично. Прежде всего, она была любящей матерью для своих детей, у которых не было отца, и желала дать им достойную путевку в жизнь. Для этого она всегда что-то делала: куда-то шла, добывала, ловила, стреляла, ломала тайгу, жила месяцами вдали от людей. У Муси, кажется, это стремление было отбито напрочь. Может, ее в грудном возрасте роняли на пол, или она слишком много выкурила дорогих сигарет. Так или иначе, единственно важным стимулом молодой особы было желание показать себя на людях в роскошной одежде, целый день с подругами обсуждать ритм стремительной моды, провести время где-то в баре, покататься на машине, а вечером без сил упасть поперек широкой кровати: «Как я устала!» Сейчас Юрий понимал, что это он сам сделал Мусю такой, освободил от работы, обеспечил безбедную жизнь, одел в роскошную одежду, купил дорогую машину, дал полную свободу действий. И за это она его хотела отравить. По волчьим законам настоящего элитного общества, так все и должно быть: ты делаешь добро, а тебе на него отвечают подлостью. Все делается с личной выгодой: или ты, или тебя. Большие деньги, свобода, власть портят человека. Об этом говорили еще в древней Греции. Бытие процветающего капитализма всегда имеет острые акульи зубы: выпадет один, на его месте тут же вырастает новый.

Юрий знал об этом из опыта прошлой жизни, но не думал, что подобное случится в его семье. Наверно, потому, что любил свою Мусю, таял от ее наигранных сцен любви, верил в обещания, исходя из большой разницы в возрасте, считал ее девочкой и прощал многие шалости, полностью доверял своей половинке. И не заметил, как рядом, на одной постели оскалилась росомаха, которой оставалось немного: сомкнуть челюсти на его шее и, разрывая клыками плоть, наслаждаться кровью.

Юрий не понимал, как так может такое быть? Если кто-то видел его в этот момент, пугались: «Что с тобой?» Он просто улыбался: «Все нормально». А сам опять уходил в себя.

Нет, в нем не было злости, ярости, мести. Он просто желал посмотреть своей Мусе в глаза, услышать, что она скажет, когда увидит его? Это была личина окуклившейся гусеницы. Что произойдет? Как встретит его Муся, как отреагирует, когда увидит у гусеницы новые, роскошные крылья?

Однажды Юрий представил себе в роли Муси Веру: что бы было, окажись она его женой? Он хотел видеть Веру там, у себя дома, но не видел. Вера никак не вписывалась в роль важной женщины из класса высшего общества. Он не мог надеть на нее дорогие туалеты, посадить за руль красной «Короллы», положить в постель рядом с собой на шестиметровую кровать. В его глазах Вера так и оставалась простой соболятницей с макарьевской заимки, хозяйкой высоких гор – простой, улыбчивой, милой женщиной в простой поношенной охотничьей курточке, обыкновенных полушерстяных штанах, коротеньких женских сапожках, в легкой вязаной шапочке на голове. На ее лице постоянная легкая улыбка, посох в левой руке, за спиной горбатая котомка, а на плече тяжелый короткоствольный карабин. И вся ее жизнь – бесконечные стволы деревьев, зелень травы, рваные откосы ущелий и пики гор, костер, деревянные нары в избушке. Он понял, что никогда и не увидит ее в представленном образе: Вера никогда не будет там жить! Ее настоящее предназначение – этот мир, который сейчас есть. Заимка, озеро, тайга, соболя, рыба и все, что связано природой, это и есть стезя Веры, по-другому она не сможет, так же, как и все жители заимки. Стоит перевезти их в город, в квартиру, предоставить все условия, они быстро угаснут от перемены места и образа жизни. Юрий знает несколько случаев, когда обеспеченные дети перевозили престарелых родителей из деревни в благоустроенную квартиру, и те быстро умирали. У каждого были живы представления и воспоминания прошлого: «А вот сейчас в деревне… картошку садят, сено косят, дрова готовят». Скорее всего, ощущение безысходности, перемена климатических условий убили стремление к постоянным движениям, в крови произошел застой, что значительно сократило срок их жизни. Человек всегда должен двигаться, работать. Ленивый человек – мертвый человек.

С головой погрузившись в проблемы жителей заимки, Юрий все чаще задавался вопросом: в чем смысл жизни? Не в том ли, что цивилизация со скоростью электричества развратила общество людей и поставила его на колени, заставив поклоняться банковским бумажкам, топтать, давить, уничтожать себе подобных ради капризных, безумных благ яркой, напущенной эпохи обогащения? Или здесь, где вдали от шума и грохота техники, на пороге прошлого столетия в глухой тайге течет спокойная, размеренная благость существования? Может, махнуть на все рукой, завязать с бизнесом, обзавестись самым необходимым и коротать свой век в обществе с честью, достоинством, добротой, справедливостью?

Чем дальше катилось, плыло время, тем чаще Юрию становилось не по себе от мысли, что очень скоро он уедет отсюда, попадет в водоворот звероподобных законов: или ты, или тебя… Где в одночасье можно разбогатеть и упасть на землю с небес рядом с мусорным баком; вознестись на высокую ступень благосостояния и оказаться нищим, а то и мертвым, как едва не случилось с ним. Подобные размышления угнетали. Успокаивал мужчина себя только тем, что мысленно поклялся себе никогда не забывать этот мир, маленькую страну Соболинку, где, возможно, началась его еще одна, теперь уже новая, жизнь. Юрий грезил желанием хоть как-то обустроить быт жителей в благодарность за свое спасение, хотя точно знал, что никто из них никогда не попросит за любой прожитый день даже маленькой помощи.

В тревогах о дне завтрашнем Юра сожалел, что ему отпущено так мало времени на общение с дорогими людьми. Два месяца пролетели как две кометы, быстро и незаметно. Да, ему хотелось остаться здесь еще на какое-то время, пережить знаменитую соболевку – главный промысловый сезон охотников этого края. Зародившийся август рядился с заблаговременными сборами в тайгу. У всех жителей заимки на устах все чаще вылетало таинственное, а потому и зажигательное слово – сезон. Они готовились к предстоящему отрезку времени с культом преклонения: «Вот, надо к сезону подготовить то или другое!» Все свободное время каждый из них делал лыжи, шил одежду, клепал железо, стругал топорище, заряжал патроны, подгонял язычки капканов на чуткость или же плавил парафиновые свечи. Даже достопочтенный Иван Макарович, сопереживая, помогал делом и советом «молодым неумехам»: «Эх, что там говорить? Молодежь пошла, на всем готовом промышляют, по избушкам. Раньше мы, бывало, нарты за собой, лямки на плечи да с обметом по белкам да гольцам! Ночь-полночь на морозе под кедром! Шкурка в цене была, потому так и уродовали себя, мерзли. А сейчас что? Прошел по путику да на нары: железная собака (капкан) без тебя сделает дело».

Ему никто не перечил: пусть ворчит старый, все равно погода не изменится. Все будет так, как отработано годами. Лишь бы хватило сил, выносливости, терпения да здоровья, а остальное все приложится.

Юрий не мог представить, как это – прожить в тайге долгих пять месяцев, ежедневно работая в дождь, снег, пургу, оттепель, без благ цивилизации, не встречаясь с людьми, разговаривая по рации в лучшем случае раз в неделю. При этом постоянно ходя по лезвию ножа. Стоит подвернуть, сломать ногу, упасть с дерева, провалиться в речную отпарину, в незамерзающий зыбун, попасть под снежную лавину, опрометчиво промахнуться в медведя-шатуна, и все – никто не услышит твой крик, не протянет сильную руку помощи, не найдет в глухой, дикой тайге. А они, соболятники, жили, работали, причем не первый год, кто-то уже несколько десятилетий, постоянно играя со смертью, находясь под невидимым, постоянным гнетом напряжения.