Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Мы поставили мачту, – объяснил механик, – но для этой сцены она оказалась слишком высокой. Пришлось ее отпиливать. Берт, ты установил противовес?
Словно в ответ на этот вопрос сверху на них рухнуло что-то огромное и тяжелое. С оглушительным треском предмет вонзился между ними в пол, сломал пару досок и поднял облако пыли. Они увидели длинную черную болванку, похожую на чугунную гирю.
Гаскойн и механик разразились руганью. Оба побледнели и слегка дрожали. Они во все горло орали на невидимого Берта, требуя, чтобы он спустился вниз, и обещая немедленно его убить. Наконец их ругательства затихли, сменившись подавленным молчанием. Мэйсон выбежал из кабинета, актеры повыскакивали из своих уборных и столпились в коридоре. Несчастный Берт спустился с колосников и с ужасом смотрел на дело своих рук.
– Ей-богу, мистер Гаскойн, я не понимаю, как так получилось. Ей-богу, мистер Гаскойн, простите меня. Ей-богу…
– Заткни свой поганый рот, – выругался главный механик. – Хочешь, чтобы тебя посадили за убийство?
– Ты что, никогда не слышал о правилах безопасности на колосниках? Или не знаешь, что…
Мэйсон вернулся в кабинет. Актеры стали расходиться по гримерным.
– А каково ваше мнение, – спросил старший из репортеров, – о наших железных дорогах, мистер Мейер? Можете сравнить их с дорогами в Британии?
Мистер Мейер неуютно поерзал на подушке и потрогал спину.
– Они великолепны, – ответил он.
Хейли Хэмблдон постучал в дверь Каролин:
– Вы готовы, Кэрол? Уже четверть двенадцатого.
– Иду, дорогой.
Он заглянул в спальню, которую она делила с Мейером. Комната выглядела точно так же, как все номера, в которых они жили во время гастролей. Гардероб в углу, яркое покрывало на кровати, несколько снимков, сделанных Каролин: она, Мейер и ее отец, приходской священник в Бэкингемшире. Сама актриса, облаченная во что-то пурпурное, сидела за туалетным столиком. Накладывая последние мазки на свое красивое лицо, она кивнула ему в зеркале.
– Доброе утро, миссис Мейер, – поздоровался Хэмблдон и поцеловал ее пальцы с тем же легким жестом, который часто использовал на сцене.
– Доброе утро, мистер Хэмблдон.
Оба разговаривали неестественно веселым ироничным тоном, к которому актеры часто прибегают в повседневной жизни.
Каролин снова повернулась к зеркалу:
– Я ужасно выгляжу, Хейли. Старею с каждым днем.
– Я так не думаю.
– Неужели? А мне кажется, думаете. Наверняка говорите себе: скоро она станет слишком стара, чтобы играть того-то и того-то.
– Ничего подобного. Я люблю вас. Для меня вы не меняетесь.
– Как мило! Спасибо! И все-таки мы стареем.
– Господи, тогда почему вы не хотите воспользоваться хотя бы тем, что нам осталось? Кэрол, разве вы не любите меня?
– Ну вот, еще одна атака. Хватит.
Каролин встала, надела красную шляпу и взглянула на него из-под полей с комическим упреком.
– Идемте, – сказала она.
Он пожал плечами и открыл ей дверь. Они вышли и не спеша отправились по коридору – красивая пара с легкими изящными движениями, отточенными многолетней практикой. В каждое свое действие, даже самое рутинное, артисты вкладывают тот бессознательный профессионализм, который многим кажется неправдоподобным. Возможно, в случае с молодыми актерами это и правда удивительно, но у людей более зрелых – просто привычка. Артисты действительно «всегда играют», хотя и не в том смысле, который подразумевают их критики.
Каролин и Хэмблдон спустились в лифте и вышли через вестибюль на улицу. Здесь они столкнулись с инспектором Аллейном, который тоже остановился в «Миддлтоне».
– Здравствуйте! – воскликнула Каролин. – Вы успели куда-то сходить? Ранняя пташка.
– Я ездил на трамвае вон на те холмы. Оказалось, город внезапно обрывается буквально в милях четырех отсюда, а дальше – зеленая травка, редкие кустики и замечательные виды.
– Звучит мило, – без особого восторга отозвалась Каролин.
– Не просто мило, – возразил Аллейн. – Это действительно волнует. Как себя чувствует ваш супруг?
– Все еще расстроен, бедняга. И синяк во всю спину, как и говорил. Похоже, это действительно был футболист. Вы придете на сегодняшний спектакль?
– Я бы с удовольствием, но у меня нет билета.
– Что за глупости. Альфи-Пух все устроит. Хейли, дорогой, напомните, чтобы я с ним поговорила.
– Нам пора, – вставил Хэмблдон. – Надо торопиться, Кэрол.
– Работа, вечно работа. – В голосе Каролин неожиданно послышались трагические нотки. – До свидания, мистер Аллейн. Заходите ко мне в гримерную после спектакля.
– И в мою, – добавил Хэмблдон. – Хочу послушать, что вы скажете о представлении. До свидания.
– Большое спасибо. Всего доброго, – попрощался Аллейн.
– Приятный человек, – заметила Каролин, когда они отошли подальше.
– Не спорю. Кэрол, вы должны меня выслушать. Умоляю вас. Сколько уже лет я преданно вас люблю – пять?
– Немного больше, милый. Пожалуй, шесть. Все началось, когда мы играли «Работягу» в «Критерионе». Вы помните…
– Отлично помню. Да, шесть лет. Вы говорили, что любите меня, что я вам не безразличен…
– Нам обязательно выяснять отношения сейчас? – перебила Каролин. – Пух говорил, что театр в конце этой улицы. Эй, осторожней!
Она вскрикнула. Хэмблдон подхватил ее под локоть и поспешил увести с оживленного перекрестка.
– Как только придем, я зайду к вам в гримерку, – пообещал Хэмблдон, – и мы закончим разговор.
– Все лучше, чем посреди улицы, – согласилась Каролин. – Как говорит мой бедный Пух, публичность бывает плохая и хорошая.
– Ради бога, – процедил Хэмблдон сквозь зубы, – перестаньте говорить мне о своем муже.
Они еще не успели дойти до театра, когда в отель «Миддлтон» заглянул Кортни Бродхед и спросил мистера Гордона Палмера. Его направили в номер мистера Палмера, где он нашел своего приятеля лежавшим в кровати и имевшим довольно бледный вид. Джеффри Уэстон, его кузен и ментор, устроился в кресле у окна, а мистер Френсис Ливерсидж растянулся поперек кровати и курил сигарету. Судя по всему, он тоже решил проведать Гордона и убедиться, что у него все в порядке.
«Детеныш», как Хэмблдон прозвал Гордона Палмера, был семнадцатилетним юнцом, очень изощренным в некоторых вопросах, но абсолютно ограниченным во всем остальном. Он не обладал ни той обаятельной неловкостью, которая свойственна юности, ни ее живостью: место энергии заменяла в нем вертлявость, а честолюбия – ненасытность. Внешне он выглядел довольно привлекательно, хотя в нем чувствовалось что-то подпорченное и пошловатое. То обстоятельство, что он крепко привязался к комедийной труппе Каролин Дэйкрес, и в еще большей степени к самой Каролин Дэйкрес, было вполне в его характере. Гордона совершенно не смущало, что Каролин не обращала на него ни малейшего внимания. Зато Ливерсидж и Валери были от юноши в восторге.