И тут мне позвонил Рауль. Брат застал меня в квартире в Ла-Гиндалере, где я только что поселился. Передо мной лежала убийственная куча контрольных работ – я проверял их, сидя среди коробок, которые еще не успел разобрать после переезда. И сразу уловил в голосе брата злорадство. Судя по всему, мои несчастья и неудачи укрепляют Рауля в убеждении, что вся его жизнь – это непрерывная цепочка правильных решений. На сей раз он говорил слащавым тоном, притворяясь встревоженным. Не обвинял меня напрямую, однако каждое его слово звучало как обвинение. В чем? Легко догадаться: в том, что я пренебрегаю отцовскими обязанностями, плохо воспитываю сына и не сумел создать столь же безупречную семью, как у него, у Рауля, – одним словом, в том, что я не брал пример с брата и его жены, не учился у них растить детей, любить их, делать из них правильных людей и так далее. Я слушал, и мне хотелось пару часов без перерыва блевать ему в лицо.

От Рауля я узнал, почему в последнее время сын зачастил к бабушке и стал проявлять к ней такую любовь. Во время нашего телефонного разговора брат использовал разные эвфемизмы, но все они подводили к единственному слову, которого хитрый мерзавец вроде бы избегал, но которое тотчас всплыло у меня в мозгу – «воровство». Итак, Никита несколько раз в неделю ходил к бабушке, чтобы таскать деньги у нее из кошелька, а также прихватывал какие-то вещицы – никто не знает, какие и сколько, – из шкатулки с драгоценностями. Шарил он и в ящиках, беря все, что можно было потом обменять или продать. Когда преступление было раскрыто, я допросил его с напускной суровостью, поскольку наказывать не собирался. Ведь я виделся с ним только в дни, назначенные судом, и мне меньше всего хотелось рисковать: а вдруг он откажется приходить сюда, чему будет страшно рада его мать? Я редко испытывал такое сильное желание врезать ему между глаз, но сдержался, как сдерживался всегда, – с той лишь разницей, что к обычным причинам добавлялась еще и боязнь: он мог на меня пожаловаться.

Никита бормотал какие-то объяснения, но они рассеяли последние мои сомнения. Мальчишка решил, что бабушка совсем лишилась рассудка. У него была оригинальная логика: он не считал себя вором, поскольку хозяйка украденного ничего не замечала, хотя, как в конце концов выяснилось, это было не так. А еще потому, что украденным у нее сама бабушка вроде бы уже не могла воспользоваться. Для Никиты она все равно что умерла или превратилась в растение, и все, что он успел прикарманить, как будто бы валялось по всему дому в ожидании, пока кто-нибудь найдет ему применение. Дуралей не догадывался, что у бабушки порой случались просветления. Да, она много чего не понимала и о многом забывала, однако окончательно разум не потеряла. Хотя надо признать, что мой сын не так уж сильно заблуждался.

Как бы там ни было, но в голове у мамы вспыхнул свет, совсем маленький лучик света, стоило ей увидеть, как Никита лезет к ней в сумку. Оставшись одна, она убедилась, что несколько купюр оттуда испарились. И тотчас связала пропажу со своим любимым и обожаемым внуком, а не с колумбийской сиделкой, которую уже успела несправедливо заподозрить раньше, когда обнаруживала исчезновение денег и каких-то вещей. Но разум ее то включался, то снова туманился, и мама решила, что Никита – сын Рауля, поэтому и рассказала о своем открытии именно ему. Она была скорее опечалена, чем рассержена. Брат сразу сообразил, что теряет часть своего наследства, и позвонил мне. Мы договорились, какую сумму я должен вернуть, покрывая грехи Никиты. Кроме того, я обещал попытаться узнать местонахождение тех предметов, которые он, судя по всему, украл.

27.

Много лет я собирал в тетрадь фирмы «Молескин» в черной обложке, подаренную мне Амалией, когда мы еще не начали ссориться, цитаты из книг, и не только философских. Я выискивал их и переписывал, если они казались мне не только яркими и убедительными, но хотя бы занятными. Так как я не видел у себя способностей, нужных для развития собственных философских воззрений, то заимствовал разрозненные идеи в произведениях великих авторов, словно сооружая себе из лоскутов интеллектуальный наряд. Еще несколько лет назад эти цитаты здорово мне помогали на уроках в школе, а также помогали защищаться и атаковать в разного рода спорах и дискуссиях. Кроме того, я мог щегольнуть культурой при каждом удобном случае. Но вот наступил день, когда я забыл заглянуть в тетрадь, а потом перестал пополнять ее и вообще потерял из виду.

И вот сегодня утром она неожиданно нашлась среди книг, которые я собрался «потерять», гуляя по улицам в районе Вальекас. Да, это довольно далеко от моего дома, но погода не очень холодная (одиннадцать градусов) и нет дождя. Я полистал тетрадь и решил до поры до времени с ней не расставаться. Да и вряд ли эти плотно исписанные страницы, которые трудно расшифровать из-за моего плохого и мелкого почерка, вызовут у кого-то интерес, поэтому куда разумнее будет в нужный час просто выбросить тетрадь на помойку.

Я открываю ее под конец дня, перед тем как лечь спать. И читаю на двенадцатой странице: «Желание же делать добро, зарождающееся в нас вследствие того, что мы живем по руководству разума, я называю уважением к общему благу»[29].

Я очень даже одобряю такую попытку обосновать объективную этику, которая одинаково годится для всех – в любое время и в любом месте. Этику, которая не довольствуется крошками, упавшими со стола религиозных заповедей. Но и Спиноза, когда-то объявленный еретиком и изгнанный из синагоги, не мыслит человека отделенным от Бога, и это меня не устраивает; хотя было бы глупостью с моей стороны требовать справку об атеизме у европейца XVII века, каким бы рационалистом он ни был и как бы ни оспаривал саму идею Бога.

Бог – главная причина, по которой человек так и не достиг зрелости.

Человек, хочет он того или нет, – это продукт химический, и он одинок. Я одинок, но существуют еще звезды, туманности и планеты. Это не помешает мне вести себя как существо нравственное до конца своих дней, уже близкого конца, пусть даже из особого понимания душевной тонкости. Или из уважения к поэтической оболочке мира. Или из чувства гордости, когда человек, подведя итог всему им совершенному, не ждет кары и не надеется на награду.

Вывод: я буду честно выполнять свои преподавательские обязанности, воспользуюсь своим правом голоса, когда нас призовут к урнам, хотя на самом деле мне совершенно безразлично, кто победит, и буду по-прежнему отвечать на приветствия соседей; буду столько раз, сколько смогу, обнимать маму, или моего единственного друга, или мою собаку, а может, и сына. Я уйду без шума и жалоб в час, избранный мною по доброй воле.

28.

Хотя я сотни раз проходил пешком или проезжал на машине по этому отрезку улицы Алькала у поворота на Гран-виа, никогда до свадьбы Рауля не замечал, что там стоит церковь, потому что ее плотно обступили другие здания.

Мы с мамой попросили таксиста высадить нас чуть подальше, потому что не имели ни малейшего желания смешиваться у входа с родственниками невесты, с целой толпой расфуфыренных по этому случаю арагонцев (как мы потом узнали, многие из них жаловались, что свадьбу не сыграли в Сарагосе). Со стороны жениха присутствовали только мы двое: мама в фиолетовом платье с сумкой в тон и я.