– Мы первыми вошли в город и освободили его от нацистов, – сказал Бласко, возвышая голос.

– Значит, вы, парни, из Девятой роты? – полюбопытствовал человек, подошедший забрать от огня высушенные ботинки.

– Именно так, приятель, – подтвердил Бернеда.

– У вас вроде были танки, – заметил кто-то.

– Не танки, а бронемашины. Но да, были.

– Могли бы и нам привезти парочку. (Под деревьями раздался смех.)

– Увы, машины были не наши. Хотя не уверен, что янки найдут им лучшее применение.

– Нам даже разрешили назвать их, как мы хотим, – добавил Бласко.

– Ну на самом деле не разрешили, но мы все равно назвали. Посмел бы кто-нибудь нам что-то сказать, черт подери!

– Брат говорил, одна машина называлась “Дон Кихот”.

– Да, – подтвердил Бласко. – Видели бы вы лица французов, когда они увидели наши названия! Они ничего не понимали.

– Ну, мы их тоже не понимали. Они думали, мы американцы, и потому говорили нам “хеллоу” или “йес, йес”.

Хлоя и Паскуаль с улыбкой переглянулись. Давно уже они не чувствовали такого заразительного веселья в большой и пестрой компании партизан из самых разных мест. Это было чудесно. Пять лет вели они борьбу в горах, отряд уменьшался день ото дня, и теперь, когда между вновь прибывшими стали налаживаться дружеские отношения, Паскуаль и Хлоя наконец ощутили, что их усилия были не напрасны.

Но чувства были противоречивы, потому что многим предстояло погибнуть в ближайшие дни; они это знали и уже научились с этим жить. Один из ветеранов взял гитару и заиграл прилипчивую песенку, напоминавшую о лучших временах.

Хлоя освободилась от руки Паскуаля, взяла винтовку и отошла от общей компании. Она часто так делала, и Паскуаль относился к этому с пониманием. Всякий раз, когда можно было отдохнуть и отвлечься, в Хлое словно срабатывал переключатель, возвращавший ее в жестокую реальность. Например, так происходило, стоило кому-нибудь взять гитару, чей звук приводил Хлою в глубокое волнение. Годы шли и наслаивались шрамами от ран, но гитарные аккорды по-прежнему мучили ее, как и книги, попадавшие ей в руки. Почему она не может отделаться от воспоминаний о том парнишке, которому однажды спасла жизнь в своей пещере, и его глупых фантазиях? Где-то он сейчас? Почему ей не все равно? Помнит ли он ее? Нет, это маловероятно. Прежде всего, потому что при расставании она сказала ему: “Не хочу тебя больше видеть”. Как могла она быть такой жестокой? Он всем рискнул ради нее, и… нет. Хлоя покачала головой, отгоняя нелепые бесплодные мысли и запоздалые сожаления. Она вошла в свою палатку в дурном настроении и взяла из рюкзака все необходимое, чтобы почистить оружие, чему собиралась посвятить ближайший час. Хлоя сняла ботинки и куртку и уселась, положив на колени свою винтовку, намереваясь натереть до блеска каждый из тысячи двухсот с лишним миллиметров ее длины. Почему любые воспоминания о Гомере выбивают ее из колеи?

Она как раз почистила прицел, когда кто-то откинул полог палатки. Заглянул Паскуаль:

– Можно?

Хлоя кивнула и подвинулась, давая ему место, но не отрываясь от своего занятия.

– Что с тобой? – спросил Паскуаль, ложась подле нее.

– Ничего.

– Совсем ничего?

– Все эти люди… Они пришли, потому что верят во что-то…

– Для начала, они верят в тебя.

– А если мы ошибаемся?

– Если мы подведем их, мы подведем и себя тоже. Никто их не обманывает. Они прекрасно знают, что стоит на кону и чем они рискуют.

– А ты, Паскуаль, чем рискуешь?

– Не понимаю…

– За что ты борешься? За кого сражаешься? Почему ты еще здесь, Паскуаль?

– Не хочу опять спорить на эту тему. – Он встал, собираясь уйти.

– Почему не хочешь?

– Потому что ты ее поднимаешь, только когда тебе хочется ссоры!

– Это ты сразу раздражаешься, если я хочу поговорить.

– А зачем? Почему тебе всегда нужно обсуждать это?

– А почему тебе не нужно?!

– Потому что речь идет о моей семье, черт подери!

– Если они для тебя так много значат, какого черта ты не с ними? Ты уже несколько лет воюешь в горах, как будто это кому-нибудь нужно, а твои жена и родители ждут во Франции. Если бы у меня была семья, похожая на твою, я бы ни секунды не сомневалась! Я бы ушла к ним.

– Все не так просто.

– Все очень просто. Собираешь свои манатки и уходишь. Никто тебя не упрекнет.

– Чего ты так боишься? Что я останусь сражаться за страну или что я останусь сражаться за тебя? – Паскуаль вздохнул, в его взгляде читалась любовь, какой он ни к кому больше не испытывал. Хлоя была столь удивительной, необычной и сильной, что иногда он и сам забывал, что ей всего двадцать два. – Видишь ли… я не планировал влюбляться в разгар войны, но так случилось, и точка. Ты знаешь, что я люблю тебя. И ты знаешь, что все эти годы я воюю бок о бок с тобой, потому что не могу тебя бросить. Я не скрываю этого и не собираюсь никогда скрывать. Может, ты чувствуешь то же самое, а может, и нет, я тебя об этом никогда не просил, но это ничуть не изменит моих чувств к тебе.

Хлоя пристально посмотрела на него. У нее в душе шла бесконечная схватка между болью и любовью, которые вызывал в ней Паскуаль. Но именно в гуще сражения Хлоя чувствовала себя лучше всего. А это сражение было из тех, где можно принимать даже самые плохие решения, потому что их последствия простирались не далее завтрашнего дня. Ведь назавтра оба могли погибнуть. Хлоя отложила винтовку и притянула Паскуаля к себе.

С утра небо было грозовым. Объявили начало операции “Вернем Испанию”, и члены Сопротивления принялись за дело. План был составлен безупречно.

В течение следующих дней произошли первые столкновения с полицией и гражданской гвардией на пограничных пунктах. Как и предполагалось, войти в долину было несложно, лишь в некоторых населенных пунктах, в частности в Бусосте и Саларду, им попытались оказать сопротивление, но ничего такого, с чем Невидимки не могли бы справиться. Превосходство их сил было очевидно, и вскоре они захватили первые казармы. Но по мере продвижения вперед они чувствовали: что-то не так. Их принимали не как спасителей. Скорее, наоборот. Холодность местных жителей по отношению к ним была почти оскорбительной. Или никто не предупредил людей о надвигающейся революции? Почему никто не приветствует Невидимок? Почему целые деревни не поднимаются вместе с ними? Разве люди не понимают, что они пришли освободить их от ярма фашизма и диктатуры? Но большинство жителей прятали глаза и укрывались в своих домах