это смелость и готовность к борьбе с хищным зверем. В прежние времена от псовой борзой требовалась очень сильная и грозная злоба для работы по волку. Современная злоба псовой борзой значительно скромнее, и запросы охотников очень умеренны. Теперь злоба считается достаточной, если борзая (любой российской породы) хорошо берет лисицу. Работа по волку если и бывает, то это случайность.

Вежливость — это спокойное отношение борзой к скоту и домашней птице. Стремление гоняться за всякой живностью свойственно щенкам всех охотничьих пород.

В понятие вежливости входит и еще поведение борзой с пойманным зверем. Она не только не должна рвать или хотя бы мять пойманного зайца или лисицу, но обязана лечь около задушенного ею зверя и ждать охотника.

Мастерство или сметливость необходимы для хорошей борзой.

Чутье используют при погоне за зверем среднеазиатские борзые — тазы и тайганы. На территории Казахстана и Киргизии грунт, растительность, да и все условия совсем не те, что на русских полях; не тот, конечно, и зверь. А особенно нужно чутье тазе или тайгану, когда они сотрудничают с беркутом. Тогда их дело прежде всего разыскать зверя по следу, заставить его вскочить и тем самым подставить под удар беркута.

Охота с борзой

О развитии псовой охоты приходится догадываться по тому, например, что при Великом князе Василии III псовая охота его была поставлено широко, были заведены огромные псарни. Его охота обставлялась очень пышно, в ней участвовали до трехсот охотников.

Возможно, что охота у Василия III была отражением многолюдных и роскошных охот, широко распространенных среди знати стран Западной Европы, а может быть, вкусы русской знати развивались независимо, но в сходном направлении. Находились князья и бояре, содержащие огромные псарни, огромные охоты с множеством борзятников, выжлятников, с доезжими и ловчими, руководившие всей охотничьей прислугой и по существу организаторами всех псовых охот и самой главной — на волчьи выводки. Истребление волков самым непосредственным образом касалось всех господ, людей высшего общества, так как все они владели землями, поместьями и как люди, связанные с сельским хозяйством, в том числе и со скотоводством, волка считали своим лютым врагом.

В XVI веке при Великом князе Василии III и при Иване Грозном псовая охота, несомненно, была распространена. Если уж государи Руси занимались ею с немалым пристрастием, то про царя Алексея Михайловича и говорить нечего. Он был охоч до всякой охоты, от псовой до голубиной. Поэтому была в немалом уважении псовая охота и среди бояр, знати и людей, близких к знати. Не случайно и фон Лессинг написал для царя «Регул» о псовой охоте. И Петр Великий, и последовавшие за ним на престоле императрицы тоже держали большие псарные дворы, и устраивали псовые охоты.

Если царская охота содержалась при некоторых царях не только потому, что они сами были любителями травли, а и ради полноты дворцовой пышности, то вельможи не считали псовую охоту обязательным атрибутом своего высокого положения. Зато те из высшей знати, кто обладал страстью к борзым и травле ими зверя, с не менее великой щедростью вкладывали свои богатства в охоту, создавали огромные псарни со множеством псарей всех рангов от ловчего до корытничего и устраивали огромные и роскошные «съезжие» охоты с участием соседей.

О такой охоте свидетельствует рассказ Р. Л. Маркова «Волчиный князь» (рассказ старого псаря), помещенный в литературных приложениях журнала «Нива» за 1896 год. Выдержки из этого произведения приведены ниже.

Старый псарь, а точнее, борзятник, в 1829 году попал со своим барином на «съезжую охоту» в Польше у пана Тышкевича: «Пребогатющий был пан, вроде царька… А еще подошли именины его. Съезд… был необыкновенный. Он объявил по всей округе, что охота будет в Пуще. Ведь вы и сами изволите знать (обращается псарь Семеныч к слушателю, барину-охотнику), туда с нашей охотою нечего и соваться… Вот и стали сходиться абы какие. Это еще не совсем большая охота, коли приходило двадцать свор борзых, да сорок смычков сочейных (гончие). А у самого-то у Тышкевича и сметы не было собакам да народу при них: доезжачим, выжлятникам, подгонщикам, ловчим да псарям. К тому же и помимо больших охот к нему собралися и одинокие шляхтичи мелкотравчатые… Кто три, кто четыре своры привел с собою, а один между ними пан Стоцкий приехал один, как перст, да и на своре у него было всего два кобеля: сероухий длинный, да муругий Грубиян, здоровенный кобель широкозадый. И лошадка под паном Стоцким была не мудреная, и сам-то он из себя непоказной.

Глядя на его скудность, псари-то панские взялись смеяться над ним, а он прямо и запустил большим козырьком и по псарям, и по всем охотам, да и самого Тышкевича прихватил туда же.

„Эх вы, — кричит, — такие-сякие, тоже хвалятся… а того не знаете, что если все ваши охоты продавать, да вас туда же на придачу, — так и то не хватит купить одного моего кобеля, хоть бы вот этого Грубияна! Жив, — кричит, — не хочу быть, ежели изо всех ваших охот одни ноги поравняются с моим кобелем!“

А на тот грех вышел к нам панский дворецкий да и услыхал эту похвальбу. Он и поставь себе в обиду, что над его паном мелкий шляхтич насмехается. Теми же пятками побежал он во дворец. „Так и так: шляхтич Стоцкий осрамил“. А все господа (за обедом) были уже в переборе. Даже в лице переменился Тышкевич, ударил золотой кубок об пол, закричал во всю голову (Паны повскакивали, стали было и шаблюги свои вытаскивать, немного не дошло до ножей): „Веди сюда Стоцкого и кобеля его тащи во дворец!“

В одну секунду их поставили перед (Тышкевича) очи. И точно, кобель сильно хорош был, словно из чугуна вылит. Однако господа стали спорить. Кто кричит: „Моя сука лучше!“, кто свою свору выставляет. Один говорит, что у Глубияна голова велика; другие кричат, что у него задние ноги коровьи, а иные, прихмелевши, и невесть что кричат.

Стоцкий же запустил руки за кушак, задрал усы кверху, да и ходит петухом… вдруг подскочил к Тышкевичу, как взялся себе в грудь кулаком колотить да кричать: „Если хоть одна собака ваша поравняется на зайце с Грубияном, али прежде моего завалит матерого волка, я, — говорит, — согласен, чтобы и самого меня затравили собаками, лишусь я фольварка и своей шляхетской вольности. Только вы, господа, выставляйте заклады какие следует!“

Через какой-нибудь час усадьба, да и все местечко пана Тышкевича тронулось в поле, куда повели свор до сорока лучших собак и привезли садок с