любовь моя. На самом деле… возможно, в такие времена, как сейчас, это стоит всего.

Глава 27

Алина

– Томаш…расскажи мне о своем друге – фотографе.

Было очень поздно, но я не могла заснуть. Каждый раз, закрывая глаза, я продолжала представлять худенькое личико ребенка. Томаш громко зевнул, прочистил горло и хриплым со сна голосом начал:

– Его зовут Генри Адамцевич. Он американец.

– Американец? – переспросила я. – И что же он здесь делает?

– Его родители поляки, эмигрировавшие в Америку, и он родился там. Он работает в крупной американской газете и сейчас освещает ситуацию на оккупированных территориях. Генри рассказал мне, что у него дом во Флориде, – продолжал Томаш. – Там тропики – зимы почти не бывает. А от его дома можно пешком дойти до пляжа. Ты можешь себе такое представить?

Я закрыла глаза и позволила себе минутку помечтать. Я никогда не бывала на пляже, но имела некоторое представление о том, как он выглядит. Я представила песок, воду, тепло и не смогла сдержать улыбку.

– Если ему удастся нам помочь, нам придется перевезти контрабандой несколько фотографий?

– Фотопленку. Она еще не доработана.

– А что там снято?

– В прошлый раз там были фотографии трудовых лагерей, несколько фотографий евреев в гетто, даже моя фотография на нашем холме, хочешь верь, хочешь нет. Он снял меня, когда пришел ко мне и попросил кое-что доставить.

– Я бы хотела ее увидеть.

– Уверен, что выгляжу на ней потрясающе красивым.

Я тихо рассмеялась.

– Не сомневаюсь.

– Генри сказал мне в прошлый раз, что вечно ищет курьеров, и решил, что я достаточно находчив, чтобы справиться с этой ролью. В прошлый раз у него была безвыходная ситуация. И если бы он не нашел меня… Я просто надеюсь, что ничего не поменялось. Ты действительно помолвлена с блестящим студентом-медиком, который преуспел в изучении гипсовых слепков. Я предложил спрятать пленку в гипсе на руке, где ее точно не будут искать, и он пришел в восторг от этой идеи.

– Это…

– Гениально? – закончил за меня Томаш.

Я слышала усмешку в его голосе, но только вздохнула.

– Скажи мне честно, Томаш. Насколько это рискованно?

– Ну, самый большой риск на данный момент заключается в том, что Генри уже не нуждается в нас или у него нет выходов из страны.

– Какой план был в прошлый раз, когда ты передумал ехать?

– Надя сказала мне, что они посадили мужчину, занявшего мое место, в кузов грузовика с припасами, чтобы переправить его поближе к фронту, а затем он пошел пешком. Известно, что он добрался до советской территории, но я не знаю, дошла ли фотопленка до пункта назначения.

За эти годы я слышала много историй о Советах – якобы они оккупировали одну половину Польши, в то время как нацисты оккупировали другую. Рассказы, доходившие до нас, с территории, удерживаемой Советами, были не менее страшными, чем происходящее на нашей стороне. Если план состоял в переходе на ту сторону, я подозревала, что мы собирались прыгнуть из огня да в полымя, и хрупкая надежда, зародившаяся в моей груди, начала угасать.

– И ты решил не ехать из-за меня?

– Я подумал, что, возможно, смогу уговорить Генри позволить тебе поехать со мной… Но… – Он вздохнул, поглаживая мою руку. – Представь, однажды ночью я бы неожиданно появился у твоего окна, сообщил, что я в розыске, а потом попросил тебя сбежать со мной из относительной безопасности в крайнюю опасность. Это было бы не слишком честно, и еще я подумал, что если у тебя есть хоть капля здравого смысла, ты ответишь «нет».

– Я бы, наверное, так и сделала, – призналась я. – Но не потому, что не хотела бы быть с тобой, просто мама и папа тогда рассчитывали на меня… – При одной мысли о родителях у меня снова перехватило горло. – Я больше не могу думать об этом, – прошептала я, сильнее прижимаясь к нему. – Расскажи мне историю. Расскажи мне о нас. – И, зная, что ему это понравится, добавила: – Расскажи мне о том, как мы, подобно Генри, живем в Америке. Рядом с пляжем, где нет зимы.

– Ладно. – Он улыбнулся, затем тихо рассмеялся. – Мы купим себе большой дом во Флориде. У нас, разумеется, будет машина.

– Разумеется.

– И я буду педиатром. А ты захочешь работать?

– Почему бы нет? – ответила я и ненадолго задумалась, прежде чем решить: – Я думаю, что буду работать в библиотеке.

– А наши дети? Как мы их назовем?

– Хм… Возможно, наш сын будет Алексеем, в честь твоего отца.

– Прекрасный выбор, – прошептал Томаш и поцеловал мои волосы.

– А что, если мы назовем нашу дочь Юлитой? В честь твоей мамы?

– Разве мы не должны почтить память и твоих родителей?

– О, у нас будут еще дети, забыл? По крайней мере, еще трое. Мы почтим память моих родителей позже.

Он тихо рассмеялся. Это был наш способ избавиться от тревоги и страха и поднять себе настроение, грезя о счастье. В тот вечер я была полна решимости отбросить свои детские мечтания, но несколько часов с Томашем – и я безоговорочно поверила в фантазию о благополучном для нас исходе. Будучи рядом с ним, даже после всего пережитого, я все еще верила, что жизнь может стать сказкой.

Потом мы заснули и, проснувшись на следующий день, провели несколько бесконечных часов в темном подвале, в уединении и покое, ожидая Генри. Казалось, нам не оставалось ничего иного, кроме как наслаждаться этими драгоценными часами, наслаждаться друг другом по-настоящему, как никогда раньше, когда у нас не было ни времени, ни возможности уединения. Мы наслаждались близостью, как едой, проводя своего рода медовый месяц, словно над нами не шла война, как будто мы действительно собирались прожить эту счастливую фантазию.

И за те два коротких дня в подвале, который меня когда-то ужасал, я уверилась раз и навсегда: счастье действительно можно найти где угодно, лишь бы Томаш был со мной.

Глава 28

Элис

Зофия намного моложе, чем я себе представляла. Она тепло здоровается со мной на английском с легким акцентом, затем ведет в ресторан, на завтрак. Энергичная официантка приветствует мою спутницу по имени, усаживает нас за столик и исчезает внутри, чтобы принести нам кофе.

– Что вы советуете здесь попробовать? – интересуюсь я у Зофии.

Она улыбается.

– Зависит от того, насколько вы отважная. Потому что я искренне рекомендую смалец[16] на свежем ржаном хлебе, хотя не слишком уверена, что ваш американский вкус по достоинству