— Ах ты шлюха! — кровь хлынула ему в голову, размахнувшись, он ударил ее тыльной стороной ладони.

Грета охнула и отступила к кровати. Потрогала губу. Кровь стекала на подбородок.

— Ты мерзавец, Курт!

— Не сегодня, я правильно тебя понял? — Он залепил ей еще одну пощечину, и она упала на кровать. — О, да, именно сегодня.

Он встал над ней на колени и, втиснув ноги между ее бедер, начал расстегивать брюки. Она лупила и отталкивала его, но он прижал ее к кровати, придушив одной рукой. Он содрал с нее пояс и белье. Грета глядела на него с ненавистью, в глазах у нее стояли слезы, а он победоносно повторял:

— Сегодня, Грета, именно сегодня!

Потом — после того, как он зажал ей ладонью рот, силой раздвинул ноги и грубо взял ее, после того, как он сорвал с нее бюстгалтер и разлил свою ненавистную сперму по ее ногам и простыням, оставив всхлипывать и вытирать слезы, — он откатился от нее, тяжело дыша, и захохотал зловещим, бездушным смехом.

— Вот видишь, я все еще могу быть для тебя мужчиной, как никто другой.

— Ты подонок, ты исчадие ада!

— О, пожалуйста, не преувеличивай моих заслуг, Грета. Я всего лишь лагеркоммандант. И кстати, у меня впереди долгий трудовой день. Сегодня будет два поезда. Один с запада — из Чехии, кажется. А второй — из Венгрии. — Он встал и застегнул брюки. — А тут еще этот варшавский хорек из разведки… Вынюхивает, — он сморщил нос, изображая животное, идущее по следу. — Он считает, что кто-то проник в лагерь. Кто знает, может, он и прав. В любом случае мы его скоро поймаем. Хотя из-за этого мы можем не выполнить план. — Он поднял китель и встряхнул его. — А этот план — наше будущее, Грета… Ты ведь это понимаешь?

Она не ответила. Она сидела, молча уставившись в окно, которое выходило не на колючую проволоку и низко стелющийся дым, а на зеленый лес в отдалении. Приятный глазу вид.

Далеко-далеко.

— Ничего, мы его вот-вот поймаем. Этого охотника за трюфелями. — Он надел китель и расправил лацканы. — А по поводу того, другого вопроса, я бы на твоем месте не привязывался к нему, — он застегнул пуговицы.

— Какого другого вопроса, Курт? — рассеянно спросила Грета. — Ты о ком?

— О твоем мальчике-шахматисте. Зря только время тратишь. Принято специальное решение ускорить…

— Специальное решение?

— Не будь наивной, дорогая. Ты прекрасно понимаешь, чем мы тут занимаемся. Как там называются эти маленькие часики, которые отмеряют ваши ходы?

— Шахматные часы, — ответила она.

— Да, шахматные часы. Пора тебе их включить, моя дорогая. Тик-так, тик-так… Потому что времени у тебя осталось совсем немного.

Она выпрямилась, ощущая нараставшую тревогу. Грета достаточно хорошо знала мужа, чтобы распознать зловещий смысл его слов. Что-то в его насмешливом тоне означало, что некое решение действительно было принято.

— Я же перестала с ним играть, Курт. Как ты просил. Ты сказал, что его не тронут. — Она опустила задравшееся выше груди платье.

— Насколько мне помнится, я обещал его не трогать, пока смогу, — глядя в зеркало, он поправлял форму. — Но, боюсь, это больше не в моей власти.

— Ты обещал, Курт, — Грета поднялась. — Ты все еще можешь спасти хотя бы одного еврея в этом аду. Ты делаешь это, чтобы уязвить меня.

— Боюсь, у меня связаны руки, — он пожал плечами и отвернулся. — Это приказ из Берлина. С самого верха. Тик-так. Часики спешат. Да, дорогая?

Она смотрела на него с отвращением.

— Ну и сволочь же ты, Курт!

— Я? — переспросил он с полуулыбкой.

— Кем ты стал? Я больше не узнаю тебя. Мы мечтали о будущем, ты собирался стать адвокатом. В какое животное ты превратился?

— В такое же, как и все вокруг. Ты смотришь на нас каждый день и не видишь. Ты ослепла? Да, сегодня будет много работы… — Положив руку ей на шею, он улыбнулся. — Ты же знаешь, как я люблю наших новых гостей.

Курт посмотрелся в зеркало и остался собой доволен. Он надел фуражку, слегка сдвинув ее набок, совсем чуть-чуть, до нужного угла.

— Пойду займусь нашим маленьким шпионом и его охотником за трюфелями… Оказывается, у нашего кротика в лагере есть сестричка. Кто бы мог подумать, в нашем оркестре. Но не волнуйся, милая, мы с этим вот-вот разберемся, — он нагнулся и поцеловал ее щеку губами, жесткими, как наждачная бумага. — Приятного тебе дня, любовь моя, — он подошел к двери. — О, чуть не забыл…

Она подняла глаза, чувствуя, как в животе пульсирует тупая боль.

— Когда будешь в лазарете, передавай привет милейшему доктору, будь любезна. Не пора ли нам пригласить их на ужин, как считаешь?

Глава 57

Блюм отвел Лизу в свой блок и спрятал ее в санитарном отсеке в глубине барака.

— Ложись здесь, — прошептал он, укладывая ее на койку. Он принес ей одеяло. — Накройся. — Приближался вечер, скоро начнут собирать ночную смену. — Тут ты в безопасности, никто тебя не увидит.

В отсеке был всего один больной, но он вытянулся на койке с открытым ртом и больше походил на мертвого нежели на живого.

— Натан, я никак не могу поверить, что ты рядом, — Лиза взяла его лицо в ладони, ее глаза сияли. — Что я могу дотронуться до тебя.

— А я не могу поверить, что после всего случившегося ты осталась жива! Столько времени я был уверен, что…

— Не говори об этом, — она прижала палец к его губам.

— Я не могу. Мне кажется, что ты восстала из мертвых. Надо же, я получил свою сестренку обратно! Ты помнишь, как я называл тебя в детстве?

— Конечно, Ямочки, — ответила она. — Только, боюсь, их больше нет. А ты был Мышонок. Ты был верткий, как мышонок, и мог найти выход из любой неприятности.

Блюм засмеялся.

— Помню, как мама прогоняла меня с кухни: «Уходи, Мышонок, пошел, пошел, или я позову кота!» — При воспоминании о прошедших днях глаза его засветились, но очень скоро он отвернулся. — Знаешь, я так себя и не простил. Ни на секунду. За то, что уехал. И бросил их. И тебя.

— Ты не бросил нас, Натан. Это папа настоял, чтобы ты уехал.

— Если бы я был там, я бы ни за что не позволил им выйти на площадь. Я знал ход. Из квартиры пана Лорачика можно было выбраться на крышу соседнего дома. Это было бы совсем нетрудно. Мы бы прокрались оттуда на соседнюю улицу.

— И что потом? Бегали бы из подвала в подвал, как