А если бы промазала?!

– Нельзя, – резко и жёстко реагирует мужчина. – И сама знаешь, я бы не стал идти на такой риск, если бы на то не было крайней необходимости. Я восемь лет на пару с несколькими следаками в этом дерьме копался, и так и не нашёл ни одной прямой улики, а косвенные настолько жалкие, что даже на заведение дела не потянут. Или ты считаешь, что смерть двенадцати женщин – это не основание? Сколько бы их ещё было, не останови мы его?

Черты лица Агеева преображаются. Теперь передо мной больше не заботливый муж. Суровый, расчётливый человек, знающий толк во многом гораздо лучше меня самой.

– Честно, и знать не хочу, – отмахиваюсь от него. – Отпусти! – не дожидаясь, пока он соизволит выполнить мою просьбу, освобождаюсь от его объятий и встаю на ноги. – Я с ними поеду.

На что получаю вполне себе знакомое и однозначное:

– Хм…

Больше не смотрю на мужа. Сейчас я слишком зла, чтобы реагировать по-другому. Хотя и понимаю, что правота на его стороне. Кроме того, быть уверенной, что с Артёмом всё в порядке… И так знаю. Но от того нисколько не легче. Последующий час растягивается неимоверно долго. И в то же время пролетает будто в одну секунду. В отделение хирургии, куда доставили Артёма, меня не пускают. Буквально насильно вынуждают саму пройти обследование, сдать кровь и прочие анализы, после чего пичкают уколами и таблетками, выделив отдельную палату на другом этаже больницы. А потом являются судебные эксперты. Они забирают мою одежду и проводят исследование на остаточный пороховой след. Именно в эту минуту вспоминаются слова Рупасова-младшего о том, чем мне грозит содеянное. Вот только в одном он ошибся: с моим мужем всё в порядке, а всё происходящее заранее спланировано, поэтому последствия для меня оказываются минимальными. Даже слишком.

– Тебе бы отдохнуть, – словно между делом отпускает замечание Рома, как только заканчивается обязательная составляющая официальных процедур.

Мужчина стоит лицом к окну, рассеянно вглядываясь в пейзаж за окном пятого этажа государственного учреждения, а я сижу лицом к нему на краю постели, заправленным белым накрахмаленным бельём, и комкаю между пальцами подол больничной рубашки, которую выдали не так давно.

– Я не устала, – отзываюсь тихонько.

Рядом лежит чистая одежда, которую предусмотрительно взял с собой муж. Надо бы переодеться, но на самом деле сил не осталось ни на что. Внутри до сих пор сплошная пустота, а разум отказывается анализировать былое. Может быть, в первую очередь потому, что до сих пор не могу поверить в то, что Агеев специально и целенаправленно провёл меня через всё это.

– Жаль, что ты его не застрелила, – равнодушно произносит муж, будто бы и не говорит ничего такого из разряда вон выходящего. – Хотя я и так знал, что ты не способна на такое, но всё же… – дополняет задумчиво.

Федеральный судья, давно и жестоко превысивший свои служебные полномочия, да и вообще всю полноту разрешённого рода деятельности, трёт наружной стороной ладони подбородок и по-прежнему не смотрит на меня. Мне же требуется не меньше минуты, чтобы понять, что Агеев только что упомянул о младшем из братьев, а не о старшем… почему-то кажется, будто, поступи я подобным образом с ними обоими, он и тому тоже был бы несказанно рад.

– Слышал бы тебя сейчас кто-нибудь ещё… – хмыкаю недовольно. – Обязательно было доводить этот спектакль настолько далеко? Прежнего мало было что ли вам? – добавляю в укоре. – Не считаешь, что это уже чересчур, а?

Приступ негодования во мне настолько силён, что душит. Жадно и шумно я втягиваю воздух, но никак не могу надышаться. Будто весь кислород вокруг изъяли в наказание свершённому мною.

– Зато теперь Лебедева как миленькая даст показания, которые существенно помогут ходу дела, – равнодушно отзывается он. – Арсений неба не в клеточку больше не увидит.

Долго размышлять не надо, чтобы знать, этот вариант Рома тоже заранее просчитал. Не удивлюсь, если вообще специально всё к тому подвёл.

– Ну да, конечно, – хмыкаю в презрении.

Отворачиваюсь от него, малодушно задумываясь о том, чтобы и правда выполнить предписание врача и недавнее пожелание Агеева – забить на всё и лечь спать. Голова слишком тяжёлая и думать о чём-то ещё довольно проблематично. Но звук входящего на телефоне мужа быстро развеивает последнюю мысль. Мужчина бегло читает поступившую информацию, а после разворачивается ко мне.

– Прооперировали твоего ненаглядного. Нормально с ним всё. К утру скорее всего из реанимации переведут в общее отделение.

Шумно выдыхаю и не могу справиться с напрашивающейся улыбкой.

– Мне можно к нему? – спрашиваю с надеждой.

Знаю, что нельзя, но…

И не такое возможно, если только Агеев пожелает.

– Хм… – слышится в ответ.

Мужчина прищуривается и окидывает меня оценивающим взором.

– А если скажу «нет», тебя это остановит? – интересуется он встречно.

Столько невысказанного кроется в серых глаз, будто вопрос относится не конкретно к данной ситуации, но и вообще в целом.

– Я… люблю его. Всегда любила. И сам знаешь.

Отворачиваюсь и поднимаюсь с постели, попутно пытаясь вспомнить в какую сторону необходимо идти, чтобы попасть туда, куда так зовёт сердце и рвётся душа.

– Знаю, – горьким сожалением отзывается Агеев. – У меня с памятью ещё не настолько плохо, чтобы я мог забыть такое. К тому же, когда я изначально планировал твоё возвращение сюда – тоже не забывал, – добавляет многозначительно.

Он сокращает разделяющее нас расстояние в пару быстрых размашистых шагов. Я даже с места сдвинуться не успеваю прежде чем его шероховатые ладони опускаются на мои плечи, а тяжёлое дыхание касается затылка. Замираю, не в силах переварить тот контраст, который воцаряется в моей голове. Я должна идти. Но и покинуть мужчину, который пожертвовал ради меня очень многим… Всё-таки я неблагодарная лицемерная дрянь. Возможно, Арсений всё же был прав в какой-то мере. Я же мучаю не только себя. Их всех тоже.

– А ещё я знаю кое-что ещё… – дополняет Рома.

Судорожно сглатываю подкативший к горлу комок. И просто жду, когда он продолжит вновь. Произнести что-то вслух для меня просто за гранью достижимого.

– С тех самых пор, как я впервые увидел тебя, – облегчает мою участь мужчина, заговаривая вновь. – Ту сломленную семнадцатилетнюю девочку с моим сыном на руках: уже тогда сразу было понятно, если твоё сердце и будет делить нечто светлое и безграничное, помимо любви к этому крошечному свёртку, так отчаянно нуждающемуся в твоём тепле, то… – выдерживает маленькую паузу, шумно втягивая воздух, – это буду точно не я. Так что можешь не думать о том, как я останусь один, если ты уйдёшь, – придвигается ближе, затрагивая мои волосы, ненадолго замирает в таком положении, позволяя прочувствовать насколько же трудно ему даётся каждое произнесённое слово: – Спасибо тебе за всё, девочка. Сегодня я вернул тебе долг за твою