– Конечно следила, – откликнулась Тиффани. – Я знаю.

– Наверное, она так испугалась. Когда вода…

Тиффани посмотрела в сторону и увидела, как Клементина раскачивается взад-вперед, прижав кулаки ко рту, а ремень безопасности натягивается у нее на груди.

– Наверное, она захлебывалась водой, паниковала и…

Тиффани пыталась различить слова, пока они подъезжали к светофору.

Подавшись вперед, Клементина положила локти на приборную панель, как это рекомендуется делать при авиапроисшествиях. Потом откинулась назад и застонала, прижав ладони к низу живота. Она напомнила Тиффани роженицу.

– Дыши глубоко, – посоветовала Тиффани. – Вдох носом, громкий выдох ртом, вот так: «Ха!»

Клементина подчинилась.

– Иногда я занимаюсь йогой. – Тиффани пыталась отвлечь ее. Это все, что она могла сделать. – А ты занимаешься йогой?

– Все собираюсь.

– Однажды я взяла с собой Вида. Ничего смешнее на свете я не видела.

– Что там, впереди? – спросила Клементина. – Только не говори, что это пробка.

– Думаю, нет. – Тиффани посмотрела на вереницу мигающих стоп-сигналов впереди, и сердце ее упало. – Только не в этот вечерний час. Конечно нет.

* * *

Клементина не верила своим глазам. Как будто мир вокруг смеялся над ней, наказывал ее.

– Шутишь, – сказала она, когда они подъехали к остановившейся машине.

Она повернула голову назад. К ним сзади подъезжали автомобили, останавливаясь один за другим. Соседняя полоса тоже застопорилась. Они оказались в ловушке из металла.

– Если попадется боковая улица… – Тиффани надавила пальцем на встроенный навигатор, – мы сможем свернуть на нее и объехать пробку, но я что-то не вижу…

– Надо было мне полететь с Руби.

Когда врач сказал, что на вертолете может полететь только один из родителей, они даже не обсуждали это. «Я полечу», – даже не взглянув на Клементину, сказал Сэм. Наверняка обычно едет мать. Когда дети болеют, им нужна мама. Только потому, что Сэм водил девочек на уколы, не давало ему преобладающего права быть рядом с ребенком в чрезвычайных обстоятельствах. Если дети болели, то ночью звали маму, и именно Клементина подходила к ним и укачивала их, пока Сэм ходил за лекарством. Почему она пассивно стояла в стороне и позволила ему уйти? Ведь она мать. Должна была полететь именно Клементина. Она проклинала себя за нерешительность. Проклинала Сэма за то, что не дал ей права выбора.

– О господи, – громко проговорила она. Живот свело судорогой. – Мы совсем не двигаемся.

Стоп-сигналы едущей перед ними машины погасли, и Тиффани наклонилась к рулю. Они чуть продвинулись вперед и сразу же остановились. Сзади послышался сигнал автомобиля, ему вторили сердитые гудки других машин.

– Ах, чтоб вас! – простонала Клементина. – Ну, блин!

Ей не сиделось на месте. Она теребила ремень безопасности. Создавалось ощущение, что ее специально не пускают к Руби. Ее переполняло желание сейчас же оказаться рядом с дочерью. Она едва сдерживала крик. Руки напрягались от желания обнять малышку.

– Она в хороших руках, – сказала Тиффани. – Как-то моя племянница была в отделении интенсивной терапии в «Уэстмиде», и сестра говорила, они замечательные. Она была… гм… под большим впечатлением и…

Тиффани умолкла.

Клементина посмотрела в окно и затем опустила стекло, чтобы подышать свежим воздухом. Она представила себе, как распахивает дверь и бежит. Тротуара нет, и она побежит прямо по шоссе, мимо всех этих ужасных идиотских машин, с криком: «Прочь с дороги!»

– Попробую найти сообщение о дорожной обстановке.

Тиффани включила приемник и стала нажимать клавиши, пока не отыскала новостной канал.

– Давай, – сказала Тиффани приемнику.

Наконец они услышали это. «В аварии пострадало три автомобиля», – бодро сообщил из пункта наблюдения в вертолете «Винс, репортер транспортной ситуации». В вертолете был кто-то еще. «Транспорт стоит в пробке. Невероятно! Не похоже на обычный воскресный вечер! Напоминает заторы в час пик утра понедельника».

Тиффани выключила приемник:

– Значит, это подтверждает, что мы в пробке.

Они сидели в молчании.

Машина перед ними тронулась с места и затем почти сразу остановилась.

– Не могу… Мне надо… – Клементина отстегнула ремень безопасности. На нее словно давила крыша автомобиля. – Мне надо выбраться отсюда, не могу здесь сидеть.

– Идти некуда. – Тиффани запаниковала. – Мы едем. Посмотри! Мы едем. Сейчас дорога освободится.

– Ты видела, какой бледной она была? – спросила Клементина. – У нее было такое белое личико. Обычно щечки у нее розовые. – Она чувствовала, что теряет почву под ногами, как будто скользя по гравию. Она взглянула на Тиффани. – Поговори со мной о чем-нибудь другом. О чем угодно.

– Ладно, – согласилась Тиффани. – Гм…

Клементина едва сдерживалась.

– У меня скоро будет прослушивание. Очень важное прослушивание. Еще утром это было главным событием моей жизни. Ты проходила пробы, чтобы стать танцовщицей? – Она прижала ладони к лицу и говорила сквозь пальцы. – Что, если она снова перестанет дышать?

– Не думаю, что она перестанет дышать, ее ведь интубировали. Чтобы помочь дышать.

Вереница машин вновь поехала. Остановилась.

– Твою мать!

Клементина шмякнула кулаком о приборную панель.

– У меня действительно была проба, – быстро проговорила Тиффани. – Для работы в клубе. Я пошла с подругой Эрин. А иначе я струсила бы.

Она замолчала.

– Продолжай, – сказала Клементина. – Говори. Пожалуйста, говори!

– Итак, мы пришли в клуб, и я подумала, что трудно будет воспринимать все это всерьез, но там была женщина, отвечающая за пробы. Ее звали Эмералд Блейз[2]. Знаю. Звучит комично, но, право, она была бесподобна. Едва увидев ее, мы прониклись важностью происходящего. Она была удивительной танцовщицей. Двигалась, как в замедленной съемке. Она напоминала шелк. Скользящий шелк. Чересчур сексуально. Словно смотришь на что-то запретное. Она сказала: «Девочки, дело не в хитрых трюках у шеста. Дело в обольщении». Этот совет принес мне кучу денег. Первое, что нам пришлось сделать, – это просто выйти на сцену, обойти вокруг шеста и спуститься вниз. Это кажется пустяком, но было так страшно, когда знаешь, что на тебя критически смотрят другие девушки, и, конечно, мы еще не успели привыкнуть к высоким каблукам – я боялась упасть – и что еще? Помню, Эмералд говорила, что надо перестать быть собой. Надо было придумать себе сценическое имя и сочинить предысторию… Мне замолчать?