закрыл глаза, постарался максимально чётко представить себе опасность. Ничего не получилось. Она никак не хотела оформляться в законченный зрительный образ. Так и осталась грязно-серым вязким студенистым комом. Цвета и фактуры неба над головой.

Напряжение нарастало с каждым шагом. Ещё можно было повернуть, но невидимая сила всё настойчивее тянула вперёд. Максимов решил не сопротивляться. То, что ждало впереди, каким бы оно опасным не представлялось, потребовало к себе. Значит, так тому и быть.

На площади копошился «блошиный рынок». Или здесь не торговали из-под полы оружием, или сегодня до него не дошли руки, но примитивная торговля и натуральный обмен кипели вовсю.

Максимов смазал взглядом площадь. Под прикрытием пары пенсионеров проскочил мимо патруля. Вклинился в людской поток, вяло текущий между рядами торговцев к входу в метро.

И тут оно и произошло.

Идущий впереди дедок с сумкой-тележкой встал, как вкопанный. Максимов чертыхнулся. Попробовал обойти. Но и сосед деда замер.

Воздух неожиданно уплотнился. Показалось, морось на секунду сгустилась, стало нечем дышать.

Максимов завертел головой.

«Епонамать, попал!»

Эпицентр оцепенения, липкой патокой, сковывавший людей, находился всего метров в двадцати. Там они уже стояли, как истуканы, мёртво и покорно. Невидимая медуза распускала свои щупальца во все стороны, парализуя новые жертвы. Они сомнамбулически тянулись ближе к эпицентру.

Кто-то обморочно навалился на спину Максимову. Слева и справа уже стояли полуживые истуканы. Обморочные лица, пустые глаза, влажные разляпившиеся рты.

— Торчки! Торчки! — вскинулся над толпой истерический голос. — Ма-а-ама!! Ма-а-моча-а-а!!

Голос захлебнулся. Толпа заколыхалась. Те, кто ещё мог противиться массовому гипнозу, панически бились в сером клее толпы.

Максимов рубящим ударом врезал стоящему слева. Сосед выпустил из рта пенистую слюну и завалился набок. Падать ему было некуда, но в образовавшуюся прореху вполне можно было втиснуться.

Пришлось пробиваться, как через салон автобуса в час-пик. За Максимовым, как за ледоколом, в фарватер пристроился жидкий ручеёк спасавшихся. Напирали, помогая протискиваться вперёд.

«Считай, считай, что угодно считай! — приказал себе Максимов. — Тридцать два на шестнадцать? — Мысли уже вязли в голове. — Ну, сука, считай!! Пять-два-один… Верно! Ещё считай!»

Среди серых лиц вдруг мелькнул фосфорно-белый профиль. Беззащитно выбритый череп. Головка на тонком стебельке шеи. Существо повернуло к Максимову лицо.

Огромные серые глаза. В них — немая мольба. Перекошенный плачем и натугой рот.

Максимов выкинул руку, выхватил девушку из топи толпы. Поставил перед собой. Вцепился узкие плечи. Шепнул в ухо:

— Двигай ногами!

Тараня тонким тельцем истуканов, отчаянным усилием вырвался из толпы. Оглянулся. Толпа, чавкнув телами, закрыла брешь. Не успевшие выбраться, немного потрепыхались и замерли. Лица потухли. Глаза остекленели.

Максимов поверх голов осмотрел людскую массу. В сером безликом коме увязло больше двухсот человек. Отрава продолжала действовать. Ком вбирал в себя всё новых и новых, безликих. Отхлынувшая было толпа потянулась к кому.

— Уходим!

Максимов нащупал тонкую кисть, сжал. Потащил девушку за собой.

Ближе к универмагу, смотрящему на людское безумие равнодушными глазами забранных в сталь витрин, толпа поредела настолько, что уже можно было не прокладывать себе путь локтями и ударами ног.

Менты в мышиного цвета куртках сбились вокруг одного, талдычившего в рацию:

— Торчки. Торчки у нас! Торчки, говорю!!

Максимов решил, что сейчас близость с ментами — не помеха. Торчки могли оказаться топтунами на первой стадии психоза. Оживут, с утробным воем начнут крутить адову карусель, вовлекая в безумие всех вокруг. Вот тогда уже будет не до смеха. Топтуны вытаптывали всё живое вокруг. Только кинжальные очереди могли защитить от крутящейся водоворотом толпы.

Он сбросил с плеча рюкзак. Нагнулся, сорвал завязку. Достал бутылку водки. Зубами сорвал пробку. Пахнуло спиртом.

«Молодца, бабка, не обманула!»

Максимов сплюнул прилипшую к губе золотинку. Сделал большой глоток. Водка оказалась жуткой. Но дело своё сделала. Ухнула огнём в желудок, лавой пронеслась по венам и вспыхнула в мозгу, выжигая всю муть.

— Пей!

Максимов протянул бутылку девушке. Она затрясла головой.

— Пей, кому сказал!

Она осторожно поднесла горлышко к тёмным губам. Максимов подбил донышко, заставив водку плеснуться в приоткрытый рот. Девушка закашлялась. На меловых щеках выступил румянец.

— Всё, живём! — удовлетворённо вздохнул Максимов. Потрепал девушку, согнувшуюся пополам, по выгнутой спине.

Менты, привлечённые её хрипами и тихим матом, встрепенулись. Максимов показал им бутылку. Менты сразу же вспомнили инструкцию. Дружно достали из карманов плоские коробочки аварийных аптечек. Закинули в рты белые шарики. Переглянулись. Одни из командирской сумки выудил фляжку. Отпил сам, передал товарищам. Судя по реакции на выпитое, они решили усилить действие таблеток проверенным народным средством, прочищающим мозги.

Рация неожиданно рявкнула командным голосом:

— Ты, что, не знаешь, что делать?! Исполнить и доложить!!

Над площадью сразу в нескольких местах всплеснулись вскрики.

Интеллигентного вида гражданин, упиравшийся руками в забор, в двух шагах от Максимова, вдруг затрясся в судороге. Захрипел и, рухнул на асфальт. Тело продолжало биться в конвульсиях. Гражданин никак не хотел вырубиться.

На трясущейся кисти прыгал стальной браслет.

«Торпедоносцев отключают. Сейчас начнётся!»

Торчки были самой невинной психической заразой. Просто стояли в тупом столбняке. Не бесновались, не громили всё вокруг, не бились в истерике, не орали благим матом церковные песнопения. Стояли, по головы увязнув в тухлом желе собственного безумия. От первого парализованного покорностью эпидемия распространялась мгновенно, как лучевой импульс атомной бомбы. Не успеешь глазом моргнуть, как уже стоит сотня истуканов. И если не принять экстренные меры, то через полчаса вырастет плотная толпа в несколько тысяч человек.

Страшен был именно полный паралич воли и чувств. Торчков не брали ни уговоры, ни удары дубинок, ни слезоточивый газ.

Сначала против торчков бросали ментов с дубинками. Но толпу рассеять не удавалось. Люди просто замертво падали под ударами и продолжали валяться, бессмысленные и жалкие, как сломанные заводные игрушки. Неподвижные тела плотным ковром устилали асфальт, блокируя движение. Кома могла длиться несколько часов, истуканов надо было либо охранять, либо срочно скирдовать в машины.

Подозрение в тайном сговоре и своеобразной акции протеста пришлось сразу же отбросить. Зараза возникала неожиданно,