Я вздрагиваю, вспомнив, что сама чуть не оказалась внутри одной из игрушек.

– Но как пустая игрушка может удержать чью-то душу? Это нелепо.

– Наоборот, исключительно осмысленно. Для этого подходят только игрушки из мира людей – и только самые любимые. Те, которые наполнены мечтами и надеждами, нежностью, которую изливали на них дети. Ибо это и есть суть души. Надежды, мечты и любовь. Когда любимые игрушки оказываются на свалке или в мусорной куче, они лишаются того, что раньше наполняло и согревало их. Они становятся одинокими, алчными и хотят вернуть себе душу, которой некогда обладали. Поэтому мы высылаем через порталы наших рабов-пикси, которые приносят эти игрушки сюда, и моя сестра дает им то, о чем они мечтают, – души. Как ненасытные губки, они цепляются за них, насколько хватает сил и воли.

Смирительные рубашки для душ. Напуганная этой картиной, я храню молчание, пока мы не добираемся до маленького домика, окруженного со всех сторон живыми изгородями и увитого плющом. Домик как будто сложен из листьев.

– Заходи, согрей ноги и поешь, – приказывает Первая Сестра. – Потом я дам тебе то, зачем ты пришла, и отпущу.

– Я спешу.

От суеты у меня болит голова. Еда – это хорошо, но только не та, которую подают в Стране Чудес.

– Сначала, по крайней мере, ты выпьешь чаю.

Я не могу спорить. Где-то у нее спрятано зеркало, и на шее висит ключ. Пока Вторая Сестра не пожелает открыть портал, я всё равно что в плену.

В домике только одна комната, обставленная как кухня, за тем исключением, что всё обшито мягкой тканью, даже утварь. Похожая на подушку белая раковина, стол, стулья, пушистая плита, белый плюшевый пол, который пружинит под ногами и греет мои босые ступни. Он похож на суфле. Еще я вижу высокий буфет с бархатными дверцами – тоже белыми. На стенах, пухлых, как матрасы, – круглые окна с молочно-белыми занавесками. Странно иметь окна, когда смотреть не на что, кроме листьев.

Эта стерильная комната напоминает палату для буйных сумасшедших. Я очень хочу сбежать. Но нельзя упускать шанс воспользоваться порталом Первой Сестры и найти Джеба.

Самое яркое пятно в комнате – миска на столе, полная красных яблок. Рядом с ней лежит серебристо-красная шахматная доска.

– Ты тоже ждешь чая? – спрашивает Первая Сестра, обращаясь к огромному яйцеобразному существу, сидящему в кресле. Я подпрыгиваю, когда оно шевелится. Оно так здорово сливается с фоном, что я бы совсем не обратила на него внимания, если бы не желтые, как яичный желток, глаза, красный нос и широкий рот. В самой широкой части, чуть ниже рта, чуть выше тонких ручек и ножек – свободно вращающихся, зеленых, как у богомола, – его туловище перевязано полосой ткани. Два треугольных клетчатых лоскутка служат воротничком. Еще один лоскуток, оранжевый, прицеплен там, где в норме бывает галстук.

– Глупо спрашивать у гостя, ждет ли он чая, – говорит существо, – если он сидит за столом, накрытым для чаепития, и уже засунул салфетку за воротник.

Его рот недовольно кривится, когда он полирует ложку углом салфетки.

Шалтай-Болтай? Действительно, всё страньше и страньше.

Перекинув крылья через спинку стула, я сажусь напротив яйцеобразного человечка и рассматриваю тонкие трещинки на его перламутровой скорлупе.

Он косится на меня.

– Некоторых нельзя допускать к чаепитию в приличном обществе. Они глазеют на соседей, как на обитателей зоопарка, хотя именно у них манер и чувства стиля не больше, чем у обезьяны.

– Извините. – Я поправляю свою изорванную одежду и беру яблоко размером со сливу.

Я умираю от голода, но здешняя еда меня по-прежнему пугает.

– Что со мной будет, если я его съем? Я стану невидимой? Или выпущу листья?

– Неблагодарная дурочка, – сердито говорит человек-яйцо. – Не смотри в зубы дареному пауку. Сомневаюсь, что тебя пригласят на чай еще раз.

Первая Сестра улыбается.

– Я не играю с едой… если только она не завернута в паутину.

Я слегка вздрагиваю при этой попытке пошутить (надеюсь), а потом с хрустом откусываю яблоко и жую, глядя на свои испачканные зеленью ноги. Но почти сразу мой взгляд снова ползет вверх. Я не могу удержаться.

– То есть ты Шалтай?

– Шелти, – презрительно фыркает он. – Ну и молодежь пошла. Даже как следует завязать разговор не могут.

Я съедаю еще кусочек яблока, ободренная тем, что на вкус оно такое же, как и в моем мире.

– Твоя скорлупа. Ты что, упал со…

– Со стены? – отрывисто договаривает Шелти. – Вообще-то нет. Со стены я упал в самый первый раз. Во второй я споткнулся о голову Чеширского кота, которая катилась по земле. Добрая королева Гренадина склеила меня, после того как королевская конница и королевская рать потерпели неудачу. И если ты хочешь еще об этом поговорить, я настоятельно прошу тебя не задавать вопросы с набитым ртом.

Я проглатываю кусок яблока.

– Король хотел помочь тебе? Я думала, он алчный тиран.

– Алчный? – Первая Сестра цокает языком, повязывая фартук, и достает из духовки поднос с ароматным печеньем. – Чушь какая. Он очень симпатичный. Именно он привел Шелти ко мне и попросил держать его в подушках, чтобы он опять не растрескался – на тот случай, если вдруг клей не поможет. Мы не можем позволить его душе вытечь. Тогда нормальной жизни в Стране Чудес придет конец.

Страна Чудес и нормальная жизнь… две абсолютно несовместимые вещи.

– То есть Шелти здесь, потому что он частично умер, – говорю я, доев яблоко. – Как Чешик.

– Да, – отвечает Первая Сестра, ссыпая печенье на тарелку. – Вообще-то Гренадина лично принесла сюда голову Чеширского кота. Много лет назад, когда ее сводная сестра, Червонная Королева, впала в кровавое буйство. Но теперь Гренадина уже, несомненно, забыла, что он тут.

Погодите-ка. Морфей дал понять, что Чеширский кот пришел сюда сам… и обрел здесь покой. Он не говорил, что Гренадина помогла сохранить коту жизнь. Я вытираю рот салфеткой и негромко повторяю:

– Частично умер…

С ума сойти.

– Какое твое дело, до какой степени я мертв? – В припадке ярости Шелти швыряет ложку на мягкий пол. Та отлетает рикошетом и бьет его в бок. С характерным звуком трещины на скорлупе ползут дальше. Из них сочится слизистая прозрачная жидкость. Щеки Шелти алеют, и он в бешенстве смотрит на меня. Жидкость шипит и твердеет, принимая цвет поджаренного яичного белка.

– Ты снова варишься вкрутую, – упрекает его Первая Сестра.

– Это ты виновата! – кричит Шелти, обращаясь ко мне. – Ну, какая тебе от этого слава? Что, теперь ты сделаешь из меня суфле? Или пашот?

– Куда пошел? – неуверенно переспрашиваю я.

Шелти извивается в кресле, болтая короткими ножками, и чуть не переваливается через край. Трещины на скорлупе тянутся дальше.