— Мы возьмем такси, — решил Паскаль. — Хорошо, милая?

Мазарин кивнула. Она снова попыталась поймать взгляд Кадиса, но тот отвернулся.

Путешественники наспех простились в аэропорту, условившись встретиться как можно скорее, чтобы обсудить подробности церемонии в Венеции.

О родителях Мазарин никто не упоминал. После случая с потерей голоса стало ясно, что у девушки нет семьи.

Сара решила взять подготовку к свадьбе на себя; ей нужно было развеяться.

82

Идти или не идти?

Мазарин не знала, как поступить. Вернуться в зеленый дом означало остаться наедине с болью и страхом. Без Сиенны это место превратилось в пепелище, разоренное гнездо, свидание с которым могло вновь отобрать у нее голос.

Куда бежать от самой себя? Как жить дальше, если не с кем поговорить? Когда Мазарин беседовала со Святой, нужное решение приходило само собой. Теперь ее голова была полна неразрешимых вопросов, свивавшихся в клубки, точно змеи; она чувствовала себя горгоной Медузой, ждущей, когда милосердный Персей одним ударом меча избавит ее от страданий.

Девушка безвылазно сидела в квартире Паскаля, и, хотя пассаж Дофин располагался недалеко от ее дома, не решалась вернуться в мир, к которому принадлежала раньше. Теперь у нее не было медальона; он остался у Джереми. С тех пор Мазарин словно покинула благодать. Детские страхи осаждали ее с новой силой. Горгульи церкви Святого Северина уже не повергали девушку в трепет. Теперь она боялась саму себя, и этот страх следовал за ней повсюду. И все же Мазарин предстояло вернуться на улицу Галанд, чтобы забрать единственное, что осталось от Святой, стеклянный саркофаг, и выяснить, какой замок отпирал ключ, который Сиенна держала в руках. Возможно, за этой дверью скрывалась главная тайна прошлого, разгадав которую она сумеет спастись.

В первую ночь после возвращения Мазарин отвергла ласки Паскаля. Хотя молодые люди уже месяц делили постель, они еще ни разу не занимались любовью. Между ними существовала молчаливая договоренность, что так будет продолжаться и дальше, что они станут просто спать в одной комнате, как путники, застигнутые грозой. Так продолжалось довольно долго, но как-то ночью, под утро, Паскаль нашел ее ощупью в темноте. Мазарин проснулась вне себя от счастья: во сне она решила, что ее ласкает Кадис. Убедившись, что это не так, девушка хотела оттолкнуть Паскаля, но тот теснее прижал невесту к груди, шепча ей на ушко признания в любви.

— Ты скоро станешь моей женой... Знаешь, как я этого ждал? Я ведь не каменный, милая. Не бойся, я не сделаю тебе больно.

Отдаваясь Паскалю в темноте, Мазарин видела перед собой учителя. Она будто перенеслась в пустыню, в то сладостное утро. Его запах впитался в ее кожу, его поцелуи горели на ее теле, ее соски напрягались от его прикосновений, ее чресла сдавались его сильным рукам... Его горячий язык ласкал ее ступни...

Девушка открыла глаза; и боль, и наслаждение были совсем другими. Не было ни пустыни, ни песка, ни восхода солнца.

Мазарин оплакивала себя, Паскаля и Кадиса, утрату Сиенны, неудачную попытку умереть, туманное будущее, собственную слабость... А ее простодушный жених решил, что это слезы восторга, слезы любви.

83

Каждое утро Мазарин приходила в Данцигский пассаж, словно все еще оставалась ассистенткой художника. Останавливалась на тротуаре напротив Ла-Рюш и оставалась там до вечера в надежде увидеть Кадиса. Девушка знала, что он там, поскольку в окнах студии горел свет, но, сколько она ни звонила, дверь так никто и не отпер. Жестокость Кадиса лишь сильнее распаляла ее страсть. Мазарин нуждалась в нем, нуждалась в его ласках, его любви; ей было необходимо еще раз пережить то, что было между ними. Больше всего на свете ей хотелось услышать: "Отмени свадьбу и будь моей".

Пустые мечты.

После сухого прощания в аэропорту Кадис больше не давал о себе знать. Мазарин узнавала новости от Сары, успевшей с головой погрузиться в венецианскую авантюру. По ее словам, художник снова заперся в мастерской, охваченный неуемной жаждой творчества, и строго-настрого запретил его беспокоить. Можно было не сомневаться — он трудится над очередным колоссальным проектом. За картины из последней экспозиции уже вовсю дрались коллекционеры и музеи.

До Мазарин доходили слухи о том, что самую большую цену заплатили за полотна, выбранные в качестве эмблемы выставки: двойной портрет Сиенны, написанный ее рукой. Анонимный покупатель заплатил за него целое состояние.

В ту страшную ночь на террасе Триумфальной арки творческая ревность едва не стоила Мазарин жизни, но теперь все было по-другому. Она не собиралась бороться за право авторства. Девушка с радостью подарила бы его учителю вместе с многими месяцами труда и вдохновения за одно только утро в пустыне. Ее любовь была выше тщеславия. Но как сказать об этом любимому?

Мазарин позабыла о зеленом доме. Кадис отнимал у нее все время и силы. Страсть разрушала ее. Теперь она понимала, о какой смерти учитель говорил в самолете. Любовь — страшная, опустошительная стихия, чреватая гибелью. Она не позволяет задуматься о завтрашнем дне. Кадис навсегда остался в Мазарин, а Мазарин в Кадисе.

Она мечтала вернуться в те дни, когда жизнь имела смысл; открыть увитую плющом калитку, нажать кнопку звонка, дождаться, пока он откроет дверь... Приготовить холст и краски, сделать эскизы, разные вариации одного и того же мотива. Потом творить попеременно, вместе, самозабвенно, упоенно, радостно. А под вечер рухнуть без сил, хохотать, целоваться и снова писать.

Мазарин представляла его седые виски, капли пота на его лбу, прищур, с которым он прикидывал светотень, перепачканные краской руки, вены, мускулы... И хрипловатый голос, которым учитель просил ее раздеться, чтобы он смог опробовать на ее теле новые варианты своего дуализма.

— КАДИИИС... — звала Мазарин с тротуара. — ОТКРОЙ ДВЕРЬ. НУЖНО ПОГОВОРИТЬ...

Почему он так с ней обходится? Почему она продолжает унижаться как последняя дура? Почему ей все мало? Разве у нее не осталась хотя бы капля достоинства? Или родители забыли передать его по наследству? Отчего так трудно взять свои чувства в узду?

— КАААААДИС...

В последний раз.

Когда Мазарин уже собиралась уходить, в окне появился бледный, растрепанный Кадис. Его взгляд скользнул по фигурке на тротуаре, не задержавшись ни на миг. Словно она была уличным мусором, старым пакетом, подхваченным порывом ветра. Словно ее голос был всего лишь посторонним шумом, отвлекшим его от важного дела. Художник рывком задернул занавеску.

84

Рене не одну неделю вынашивал план мести. Выждав, пока соседи разъедутся в отпуск, он под покровом ночи отправится на улицу Галанд. Взломает замок, проберется в дом, откроет шкаф и достанет из саркофага Святую. Засунет ее в серый чехол, вроде тех, в какие в дорогих магазинах пакуют куртки и шубы, и стащит вниз по деревянным перилам, по которым они с Мазарин обожали кататься в детстве. Потом он погрузит тело в одолженный у приятеля старый "ситроен" и поедет на восток Парижа, в район Клиши-су-Буа. Там, на заранее выбранном пустыре, он разведет большой костер. На следующий день Мазарин будет ждать на пороге куча пепла и письмо, в котором он выскажет все, о чем молчал. Рене распалял себя, вспоминая ее смех, мелодичный и глумливый... Этот смех до сих пор звучал в его ушах, такой явственный, что до него, казалось, можно дотронуться рукой. Рене до смерти надоело быть верным другом, пай-мальчиком, отличником по всем предметам, кроме любовных побед. Он готов был умереть ради нее. И какой в этом толк? Мазарин принимала его преданность как должное. Ну ничего, претворяя свой план в жизнь, он отлично позабавится и сделает первый шаг к тому, чтобы измениться. Одним ударом покончить с прошлым. Превратиться в другого человека, у которого не будет ничего общего с жалким теленком, изнывающим от неразделенной любви. Преступить закон, чтобы создать свой собственный. Око за око и зуб за зуб, как давно подсказывает уязвленная гордость.