Вот гады, решили за моей спиной тишком да рядком все решить. Фигу вам с маслом. Специально теперь местной письменности обучусь и доклад на этого расфуфыренного говнюка настрочу. Только свои дела быстренько решу и тут же займусь.

– Поговорим об этом потом, – кивнул я своему непосредственному начальнику и поспешил свалить, пока мне еще какое задание не выдали. И так все планы к чертям собачьим покатились.

Радуясь тому обстоятельству, что хотя бы отпала необходимость немедленно тащиться в канцелярию и заниматься писаниной, я заковылял по коридору прочь. Чтобы вскоре наткнуться на опера Брюквеля.

– Ну наконец-то, – радостно всплеснул тот руками, чуть не выронив большую картонную папку, зажатую под мышкой. Похоже, тут в управлении все только и мечтали поскорее меня увидеть. – Вы просили ознакомить вас с результатами опроса свидетелей происшествия в доме барона Трехгорнова.

Происшествия? Всех обитателей дома вырезали подчистую, а он это происшествием называет? Да у меня до сих пор противные мурашки по спине бегать начинают, едва я вспоминаю про резню, устроенную там Клариусом и, возможно, Броневым.

– И что за результаты?

– Мы выяснили, что была-таки похищена часть столового серебра и несколько золотых подсвечников, – торопливо начал докладывать опер. – Опись пропавших предметов обихода имеется. Обнаружено также несколько отпечатков обуви маленького размера, не принадлежащих обитателям особняка. Я и мои люди прошлись по соседним участкам. Мало кто из жителей заметил что-либо необычное. – Брюквель взял в руки папку и извлек из нее какой-то листок. – Но дворник из соседнего особняка видел троих гоблинов, некоторое время отирающихся возле участка Трехгорнова. Раньше подобных личностей в этом районе не водилось, вот и заприметились. Можно предположить их причастность к нападению на особняк. Художник со слов свидетеля нарисовал портреты подозреваемых.

– Художник – это прыщавый такой юнец? Ну давайте посмотрим, что он там изобразил.

Три гоблина в полный рост. По киношкам я помнил, что художники обычно рисуют только лица подозреваемых. Но тут юный Рафаэль совершенно разумно подошел к процессу воссоздания образов. Потому как на рожу гоблины были практически неразличимы – носы крючком да уши торчком. А вот пропорции их фигур значительно разнились и легко узнавались. Да-да, знакомые были фигуры, совсем еще не успевшие стереться из моей памяти.

Ни на секунду не усомнился, что передо мной групповой портрет Жмыха с приятелями. Похоже, Холмову придется меня немного подождать. Есть дело куда поважнее ограбления чьего-то там арсенала. Если наутро запланированы облавы, то Жмыха с компанией могут повязать, а то и вовсе пристрелить. И тогда я ничего от них уже не добьюсь. Даже если они живы останутся, то рассказывать мне хоть что-то могут уже и не захотеть. А ведь только гоблины способны вывести меня на след Бронева. Уверен, не просто так они особняк Трехгорнова навещали. Замазаны они в этом дерьме, к гадалке не ходи. А значит, и с Броневым как-то связаны. А тот единственный оставшийся в живых подозреваемый еще и в деле убийства Снежина. Только через волостного комиссара я смогу выяснить, кто из высшей знати, снюхавшись с пермяками, замутил всю эту катавасию с заговором. Только он, прижатый моими свидетельскими показаниями, может расколоться, сознаться в убийствах князя с бароном и подтвердить еще чье-либо участие в заговоре против герцога.

А то у меня из достоверных сведений только показания Златоустова о причастности Кыштымова и Сыростанова. Те, конечно, еще кое-какие фамилии мятежных помещиков называли, но, дойди дело до допроса, могут отбрехаться, сказав, что все это придумали, дабы на Златоустова посильнее впечатление произвести. И вообще, просто хотели у соседа землицу отжать таким образом, а про заговор даже не в курсе. А то и вовсе скажут, что Златоустов со страху сам все выдумал и их оклеветал.

Не знаю, захочет ли герцог жесткие методы допроса к этим прохиндеям применять. Как-никак дворяне, а к ним отношение особое может быть. А Бронев-то точно из «подлого сословия», с ним никто цацкаться не будет.

Черт, что-то мне аж самому противно стало от собственных размышлений. Без году неделя, как среди этих баронов и графьев вращаюсь, а все туда же. Уже согласен комиссара на пытки отправлять только потому, что тот не из дворян.

Но с другой стороны, он сам виноват. Где трупы, там и я его в видениях наблюдаю. А показания мертвецов – это вам не хухры-мухры. Трупы врать не умеют. А то, что Митиано комиссара защищает, так это еще ничего не говорит. Особенно учитывая, что орк сам – тот еще мутный типчик.

Кстати! По-моему, самое время для прояснения ситуации.

– Митиано, – выйдя из управления, я застал газага поджидающим меня в нашем трофейном авто, – имеется у меня к тебе очень животрепещущий вопрос по поводу твоей личности.

– Говори. – Орк выглядел безмятежно спокойным и благодушным. Однако я был уверен, что с ним не все в порядке, и мои сомнения пора было либо развеять, либо подтвердить.

На всякий случай я сунул руку в боковой карман сюртука, куда заранее переложил пистолет. Теперь у меня оставался лишь один полностью снаряженный магазин (пришлось дома из тумбочки выгрести завалявшиеся там последние три патрона и добить недостачу). Но для разборок с орком, если до них дойдет, и этого хватит вполне. В случае чего пальну в громилу прямо через ткань сюртука, не вынимая «макарки» из кармана. Видел я подобный финт в какой-то киношке. Думаю, и у меня он прокатит.

Опять-таки, тут же полно народу. И сыскари, и жандармы – снуют все туда-сюда. Без поддержки не останусь. Только неизвестно, как охранники-газаги на воротах поступят, если я в орка стрелять начну. Насколько тут их лояльность герцогу пересиливает расовую взаимовыручку?

Ну да раз заикнулся, не замолкать же на полуслове.

Держа руки в карманах, я стоял возле машины, напряженный, как струна. Еще и чуть покачивался взад-вперед, перемещая вес тела с мысков башмаков на каблуки и обратно. Почему, сам не знаю. Не самая разумная поза при беседе с человеком, в которого скоро, возможно, понадобится стрелять. И уж тем более с орком. Но тело мое словно выиграло войну за независимость от мозгов и действовало по своему собственному разумению.

– Хотел узнать у тебя, вот если мы в твою станицу приедем, Фимка признает в тебе брата или заявит, что впервые видит самозванца?

Спросил, а сам чуть ли не вспотел. И рукоять пистолета так сжал, что еще немного, и пальцы судорогой бы свело. Уж очень сильно волновался. В отличие от орка, который мои слова совершенно спокойно воспринял.

– Мнится мне, – ухмыльнулся он, – что самозванцем назовет. Давно догадался?

– Подозревать давно начал. – Я нарочито небрежно пожал плечами, пытаясь не выдать свое нервозное состояние. – Когда ни одного следа от попаданий дротиков у тебя не заметил. Но тогда подумал, что мазь твоя и впрямь такая волшебная, мигом все заживляет. Но вот в доме Рощина шрам твой застарелый увидел. И уж тут всем сомнениям конец настал. Работай твоя мазь столь чудотворным образом, даже от такого жуткого шрама ты бы давно избавился. Не на память же ты его сохранить решил. Так кто же ты такой, Митиано? Или как мне тебя теперь называть?