— Матушка!

— Матушка.

— Матушка…

Каждый второй касался моей руки, каждый третий — волос, и уж точно каждый встречный кланялся дважды избранной Матери плодородного года. Невероятная честь, от которой меня просто тошнит. От всех этих заискивающих взглядов и жеманных речей!

Багровые сферы, словно сгустки крови — вестники Гнева, повисли в воздухе. Ярость захлестнула меня. Проклятье!

Культ Гнева ещё хуже, чем наш. Однако боятся нечего, ведь я не слышала, чтобы кого-то изгнали в другое селение, обнаружив в предателе чужую веру! Скорее всего, я просто стану следующей жертвой Сладострастия. На моей крови и костях взрастят будущий урожай — обильный и здоровый! Нервный смешок сорвался с моих губ, но я тут же одёрнула себя.

На празднестве нам с Кайлой отвели лучшие места — в самом центре, чтобы ни единый всполох на теле моего сына не ускользнул от нас. Глядя, как послушники привязывали его, я почему-то вспомнила Перла.

Каким славным он был мальчонкой! Больше всего на свете он любил бродить в поле, наблюдая за тем, как ветер играет с рожью. А ещё бегать, весело крича, и прыгать в воду с маленького камня в пруду. Искать гадких насекомых, от которых он был в восторге, а меня бросало в дрожь от одного взгляда на них. И ведь он ни разу не навредил, ни единой твари. Проклятье! Да я комара не могла убить при сыне, чтобы не вызвать потоки жалобных слёз.

Как же я любила его. Его конопатую мордашку и пухлые ручонки, совсем как у Кайлы…

Перед глазами встало его маленькое тельце, объятое пламенем, и холод утраты острым ножом полоснул сердце. Но я сдержалась. Кровь от прокусанного языка обожгла горло, но я сдержалась. Не единой слезинки не пролилось из моих глаз.

Перл! Позаботься о своём младшем брате. Если ты слышишь…

— Помоги Ему, и он вернёт тебе надежду.

Горячий шепот коснулся уха. Я вздрогнула, и Кайла, вопросительно глянув, сжала мою ладонь. Неужели никто не видел безумного чужака?

— Что?

— Избранная матерь, если хочешь спасти свою кровь, следуй за мной.

— Кто ты? — шептала я, не поднимая головы.

— Позволь сомнениям расцвести в твоей душе, чтобы спасти её.

Я обернулась, но поймала лишь каркающий шепот:

— Сомнения…

В этот момент жертва на костре вспыхнула, и я обрадовалась, что сын уже ничего не чувствовал. Но если загробная жизнь существовала, пусть Перл позаботится о нём.

Если.

Кажется, я уже ни во что не верила.

Языки пламени взмывали в ночное небо. Потрескивал хворост, слышался смех и звон кубков. Мне кусок не лез в горло, но Кайлу я заставила поесть.

Дома мы были далеко за полночь. Сон не шёл, и я проворочалась до утра.

Но едва забрезжил рассвет, как знакомый голос зашептал:

— Отправляйся на ту сторону к Обожжённой двери, покрытой углём.

— Поди прочь, из-за тебя Азарт заметит нас! И его жребий…

— Сомнения! Сомнения! Вот твоё укрытие от них. Новые боги могущественны, но не всесильны. Отдай свою веру достойному.

Тут уж я не удержалась и рассмеялась в лицо пришлому оборванцу, который невесть как оказался в закрытой комнате у края моей постели.

— Ты знаешь такого? Тогда я не против!

— Если согласишься, я помогу тебе.

— Мама? — за печкой зашевелилась Кайла. — Всё хорошо?

— Лежи, не двигайся. И не дыши, пока не скажу.

Но едва я отвела взгляд, незнакомец растворился в воздухе, как не бывало.

Мы лежали в молчании, однако жёлтый глаз Азарта так и не показался в нашем окне этим утром. И следующим, и следующим. И следующим.

Восемь дней прошло со смерти сына, и вера в моей душе умерла окончательно. Всё умерло внутри и вокруг меня, покрылось серым пеплом. Все звуки, все краски, все чувства. И лишь слова чужака крохотным угольком тлели в сердце, подпитывая тревогу, что разливалась по телу, сковывая мысли и движения.

Сегодня в храме моя смена уборки. В окружении сумерек я зажигала благовония и вновь думала о юродивом. Дымок от веток можжевельника поднимался из курительной чаши, я машинально поглаживала косу и всё смотрела в глубину двора. Там, в дальнем конце гипостильного зала, на возвышении, стоял трон нашего бога. Сверху на престол падали солнечные лучи, очерчивая, выделяя его из окружающей тьмы, что рядом с ним была ещё гуще. Пылинки слабо мерцали в столбе света.

«Новые боги не всесильны».

— Вспоминаешь обо мне? — жаркий шёпот коснулся моего уха, а дыхание обожгло шею.

Я пропустила вдох, а кожа покрылась мурашками.

— Ты всё ещё так прекрасна, — мягкие губы Сладострастия коснулись моей щеки, а руки заскользили по плечам и вниз, вниз, вниз!

Его глаза цвета холодного зимнего неба были так близко, а губы… Едва я потянулась за поцелуем, как он усмехнулся и ушёл, не оглядываясь, в сопровождении послушников и хохочущих атун в святилище храма. Оставил меня одну в смятении чувств.

Наше Великолепное божество. Бог Сладострастия. Его золотая кожа сияла, словно бриллиант, а голос звучал как бархат. Его волосы, длинные и мягкие, а его руки всегда знали, что делать.

Проклятье.

Ненавижу его за эти игры, что воскрешают в душе давно похороненные чувства.

Я протянула руку и коснулась щеки — на пальцах остался мерцающий след от его кожи. На жёстких от работы ладонях расходилось и постепенно гасло божественное сияние.

— На третий день собирайся и уходи. В самое тихое время перед рассветом. Звезда на западе приведёт тебя к нему.

Молчание.

— Уходи, иначе она умрёт.

Едва последний из послушников скрылся в святилище, как зазвучал тот самый шёпот. Краем глаза я заметила легкую тень за плечом, что растворилась, стоило повернуть голову.

* * *

«Мама!»

Я вздрогнула, будто и не спала, голос сына звучал в тишине, да так явно!

За окном в лучах зари растворялась утренняя дымка. Любимое время Азарта. Если напрячь слух, то, наверное, можно услышать, как где-то в тумане взлетала и падала его монета. Но я больше не верила в богов. Больше ни во что не верила.

Непослушные слёзы полились из глаз, и я с тоской прижала к груди рубаху младшего сына. На ней остался его запах. Проклятье!

Кайла тоже проснулась. Послышалось тяжёлое дыхание и скрип кровати. Занавеска взметнулась и, колыхаясь, вернулась на место. Девчонка завозилась у печки, разжигая огонь. Трудно это признать, но невестка делает успехи.

— Поставь чайник, Кайла, — я утираю слёзы и тоже встаю. — Вечером приду поздно — сегодня смена в храмовом скотнике.

Она молча кивнула, уголки губ чуть приподнялись, но глаза на бледном лице всё такие же красные и заплаканные,