— И достань-ка душицы. Заварим лечебных трав.

Скотник — один из многочисленных хозяйственных построек при храме. Все ритуальные животные рождаются здесь. Все. Кроме оленя. Хотя пару лет назад Сладострастие приказал поймать несколько особей, но с потомством пока не заладилось. В тайне я надеялась, что так будет и впредь. Пусть больше никто не рождается для смерти. Для такой глупой, бесславной, наполненной лишь жаждой наживы.

Я потянулась почесать за ушком милых животных. Ладонь скользила по гладкой шерсти. Милые, доверчивые олешки… Я пропустила вдох, и осела на землю.

Мой доверчивый и наивный Бриал.

Руки в судороге стискивали перила ограды, и я, словно рыба, беззвучно открывала и закрывала рот, не в силах даже кричать. Слёз больше нет.

Оленуха лизала мои пальцы, в поисках угощений.

Кажется, солнце тысячи раз успело взойти над Скалой Запада, прежде чем я пришла в себя.

Руки почти отмерзли, я скорее запихнула красные, негнущиеся пальцы в колючие шерстяные варежки и двинулась к овчарне. Довольно. Истериками не вернёшь сына, а ведь мне надо тянуть ещё и Кайлу. Сохранить её и моего внука.

«Уходи, иначе она умрёт».

Слова юродивого не шли у меня из головы, питая страхи и сомнения.

Быстрым шагом я резала дорогу в сторону сарая с овцами. Но едва олени остались за спиной, а я завернула за угол сеновала, как пришлось тут же нырнуть обратно. Всё время забываю, что повинность в скотнике несу не одна. Я вытащила руки из варежек, чтобы отереть щёки, одернуть полы дубленки, отряхнуться, а затем уже двигаться дальше.

Две немолодые женщины, в одной из которых я узнала свою соседку, болтали у открытой двери сенника.

— Благословенная мать! — стоило им увидеть меня, как обе тут же осенили себя знаком Сладострастия.

Вторая, кажется, жена одного из охотников, кинулась мне в ноги, и я услышала звук рвущейся ткани.

Проклятые товарки!

В её ладонях оказался коричневый лоскут от моей юбки. Соседушка следом упала в снег. На миг я даже посочувствовала её коленям, место у сарая было хорошо накатано санями. Но только на миг, ровно до того момента, покуда и она не разжилась «подарком».

— Пусть Сладострастие не забывает вас, — пожелала я, но словно прокляла.

Надо скорее двигаться дальше, пока подол юбки весь не пошел на обереги.

Не успела я повернуть к овчарне, что в десяти метрах за сараем, как ветер принёс мне жаркий шёпот, а затем и громкий разговор односельчанок.

— Ты слышала? Сладострастие решил сделать её равной себе!

— Э! Отколь такие слухи? Что за чушь ты несёшь, вечно наслушаешься всякой ерунды! Это твоя сватья тебе напела?

— А коли и так? У сватьи дочь нынче примут в атун, а так она послушница третий год. Чай слышит, что в храме-то говорят.

— И что же, теперь у нас будут два божества в Культе? Да у ней же невестка из сирот! Какое она божество, да простят мне боги!

Я замерла, прислушиваясь.

— А вот, говорят, Сладострастие выделяет её среди прочих, как и раньше. И смотри-ка, два сына её вознеслись, невиданная доселе честь! Так, глядишь, и она последует за ними на небо или ещё чего.

— Ой-ой. Что говоришь. «Вознесётся», «выделяет». Тьфу! Убьёт он её и дело с концом. Зарвалась баба. Ишь как ходит, нос задрав! Один у нас бог.

— Чу! Злая ты! Я говорю, вознесёт он её над нами!

Дальше я уже не слушала. Глупые сплетни. Ими земля полнится. Да и могла ли послушница знать нечто важное? На стене сарая остался след от дублёнки — я собралась уходить.

— Сватья говорит, большая суматоха в храме, — не унималась моя соседка.

А вот это уже что-то. Это даже от послушников не скрыть. Пришлось остаться.

Но время шло, а разговор больше не возобновлялся. То ли иссяк, то ли товарки ушли дальше.

Стряхнув с плеча снег, ушла и я, закусывая губу и теребя пояс. Слова женщин и чужака, словно пчёлы вились надо мной. Жалили в самое сердце.

Завтра утро третьего дня.

* * *

— Уходим, Кайла. Собирай вещи, но только самое необходимое, что сможешь нести на себе. Скорее!

Я разбудила невестку, едва звёзды в ночном небе начали бледнеть.

— Уходим? Куда, мама?

Мой взгляд упал на рубаху сына — недолго думая, надела её поверх платья. Пусть он хранит нас.

— Поторапливайся, бестолковка! Иначе пропустим время.

Кайла возилась у печки.

— Но как же Азарт, мама? Он убьёт нас!

Схватила с вешалки котомку: вяленое мясо, сухие яблоки и хлеб, немного крупы, иначе не унесём, всё летит внутрь сумки. Туда же кинула две кружки. Две ложки.

— Быстрее, Кайла! — я проигнорировала её глупости, на разговор времени нет.

Что же ещё взять? Нож! Веревку. Огниво.

Наскоро оглянула невестку: на первых порах не должна замерзнуть, но положу ещё один шарф и носки, себе и ей.

Старые доски поскрипывали под нашими ногами, как не выбирай путь. Два деревянных пролета ещё никогда не казались мне такими длинными и долгими, как в то утро, когда мы покидали деревню.

Туман устилал улицу, видно лишь на несколько шагов вперёд. Мы крались, словно полёвки, почуяв змею. Тихо и почти не дыша.

Вдруг в молочной пелене показалась огромная ореховая туша: тяжело переставляя ноги, по селению топал Азарт. Большая голова и длинный хвост для баланса. Его глаз метался в поисках добычи, а худосочные, человеческие ручки подбрасывали металлический кружок — сегодня кто-то не проснется. И так некстати мне на память пришёл день, когда вот так просто умерла моя мать.

«Новые боги могущественны, но не всесильны».

Я прижала Кайлу к стволу дерева, заслонила собой, сердце бешено стучит, но страха больше нет.

Жёлтое око Азарта вращалось в глазнице, пытаясь поймать моё движение. Не в этот раз! Монета упала в его ладонь, и всё вокруг замерло.

Нет!

Бог накрыл её другой рукой.

Нет! Нет! Нет!

Нет.

— Я не верю в тебя! Ты не властен над моей жизнью! Тебя больше нет! — выставила руку вперёд, словно копьё.

Я кричала, разрывая тишину, словно ничего не боялась.

Азарт сделал шаг в нашу сторону, его единственный глаз смотрел на меня в упор. В прямоугольном зрачке бога я увидела себя, как в зеркале. Себя и Кайлу, что свернулась в клубок позади.

Нет.

«Сомнение, вот твоё оружие против них».

Моя вера больше не принадлежала тебе.

Монета вновь взлетала и падала. Аверс. Реверс. Но я больше не отражалась в глазах Азарта. Втянув в себя воздух, он ворочал чудовищной головой, сделал шаг вперёд, словно пытался вспомнить.