– Падера? – воскликнула Мойя. – Да она, поди, давно уснула.

– Кажется, она взяла с собой вязанье.

– Тогда точно спит.

Брин выглянула, чтобы посмотреть на дождь.

– А где Сури?

Мистик с волком очаровали девочку почти так же сильно, как Рэйт. Впрочем, ничто не могло отвлечь ее от дьюрийца надолго, и она с удовольствием учила его чесать шерсть. Поэтому неудивительно, что Рэйту доставалось почти все внимание и пучки у него получались самые аккуратные, в то время как у Персефоны и Малькольма выходило совсем неважно.

– Снаружи, – ответила Мойя, вращая колесо прялки с помощью ножной педали. – Вместе с волком.

– Под дождем? – удивилась Брин.

– Ей не нравится сидеть внутри, – сказала Персефона.

Роан заинтересовалась. Она одна не принимала участия в обработке шерсти. Вместо этого она сидела у стены на коленях, пришивая лоскут ткани к боку своей туники.

– Кому – Сури или волчице? – с тревогой спросила Роан.

– Полагаю, обеим. Только ты тут ни при чем, Роан. Сури неприятно находиться в любом доме. Даже в стенах далля ей тяжело.

Роан ответила характерной улыбкой, столь же типичной, как походка или шепелявость Гиффорда. Жизнь изломала их обоих. Гиффорд был калекой снаружи, Роан – внутри, и Персефона гадала, не является ли это платой за их таланты.

Все эти люди по-своему удивительны.

Персефону преследовали видения: истекающие кровью тела лежат среди пылающих руин далля. Персефона видела будущее так же ясно, как и лист, трепещущий под порывами крепнущего ветра. Так многое под угрозой, так высоки ставки… Разве может лист повлиять на ветер?

– Почему она до сих пор не ушла? – спросила Мойя.

– Сури? – Персефона подняла голову, оторвавшись от работы. – Думаю, пытается понять, почему на меня напали. Сказала, это как-то связано с костями.

– Есть какие-нибудь догадки?

Персефона пожала плечами.

– Если и есть, со мной она не делится. Наверно, сначала хочет разобраться во всем сама.

– Кстати, о загадках… – Брин встала на колени рядом с Рэйтом, помогая сделать еще один идеальный пучок. – Какая там разгадка?

– Что за загадка? – не понял он.

– Та, которую ты задал Серповидному лесу. – Брин выпрямилась, закрыла глаза и повторила: – В лес приходят четыре брата. Первого встречают с радостью, второго с любовью, третий всегда приносит тяжелые вести, последнего все страшатся. Они приходят каждый год, но всегда поодиночке. Как их зовут?

– Ты запомнила слово в слово? – поразилась Мойя.

– Превосходно, Брин, – похвалила Персефона. – Ты станешь отличным Хранителем.

Брин улыбнулась.

– Я слышала ее один раз, и все еще пытаюсь найти ответ. Не то чтобы я мудрее леса… То есть, ты спросил у леса, и он не отгадал, верно? Поэтому как же я могу…

– Весна, лето, осень, зима, – подала голос Роан.

Все обернулись и посмотрели на нее. Заметив тишину, Роан подняла глаза.

– Я угадала? Так зовут тех четырех братьев?

– Да, – чуть улыбнувшись, проговорил Малькольм. – Так и есть.

– Ну, теперь ответ кажется очевидным, – протянула Мойя.

Малькольм прищурился.

– Извиняюсь за вопрос, мне просто интересно. Зачем ты пришиваешь лоскут на тунику? Ведь на ней нет дыр. Даже потертостей нет.

– Не просто лоскут, – ответила Роан. – Это мешочек.

– Что?

– Ме-шо-чек. Так я его называю. Знаешь, как мешок, только маленький? Этот совсем крошечный. Поэтому мешочек. Смотри! – Роан взяла с рабочего стола кусок веревки и сунула внутрь. Потом убрала руку, словно показывала фокус. – Сверху он открыт, поэтому можно класть и вынимать что угодно одной рукой, и он всегда при мне!

– Поразительно! – восхитился Малькольм.

– Ага, пока не встанешь вверх ногами, – подала голос Мойя.

– Вряд ли Роан будет… – начала Персефона и осеклась, заметив взгляд Мойи.

– Сеф, это же Роан! Пару недель назад я едва успела отнять у нее иголку, которой она собиралась ткнуть себе в глаз.

Персефона посмотрела на Роан с ужасом.

– Это еще зачем?

– Хотела измерить глубину глазницы, – ответила Мойя.

– Ох, помилуй нас Мари! Роан, не делай так больше! – воскликнула Персефона.

– Ладно. – Роан кивнула, ничем не показав, что поняла, почему так делать нельзя. Потом она снова посмотрела на Малькольма. – Я хотела пришить мешочки с двух сторон. – Она коснулась рукой другого бедра, указывая место. – В следующий раз Падера попросит нитку с иголкой, и мне не придется возиться со шнурками на сумке.

– Роан, ты – чудо! – сказала Мойя. – Немножко чокнутая, зато потрясающая!

– Вовсе она не чокнутая, – заявила Персефона. – Роан – гений.

Роан смущенно покачала головой и снова приняла недоверчивый вид, так расстраивавший Персефону. Каким же чудовищем был Ивер? Персефоне он нравился. Странно, что можно быть знакомым с кем-то много лет и при этом совершенно его не знать…

– Как думаешь, что теперь будет делать Коннигер? – спросила Мойя. От ее прялки по дому носился ветерок.

– Сара сказала, что они с Трессой перебрались к Косвэллам, – сообщила Персефона. – Я вовсе не хотела выставить их из дома. Могли бы и остаться.

– Пока миралиит там, к чертогу боятся подходить даже галанты. Ну, разве что вы трое не трусите. Ведь Сури – мистик, и ее поступки никого не удивляют, а Падера и медведю не побоится в глаз плюнуть. Чего ей терять? Старуха прожила срок жизней в десять. Наверно, ей уже здорово надоело.

– А я? – спросила Персефона. – Что говорят обо мне?

Персефона знала, что разговоры ходят. Так бывает всегда. Жизнь в далле тянется день за днем, полная скучных ежедневных забот, и сплетни – единственное развлечение. После обвинений Хэгнера, смерти Сэккета и Эдлера, а также прибытия Рэйта с Малькольмом, фрэев и миралиита людям было, что обсудить. В ее присутствии они переходили на шепот, поэтому Персефона знала: судачат по большей части о ней.

Мойя перестала крутить прялку и отпустила нить.

– Не знаю, насколько это верно, только Осень слышала, что Коннигер заявляет направо и налево, будто ты пытаешься его сместить. Поэтому и выгнала из чертога. Еще один шаг в твоем злобном замысле.

– В моем злобном замысле? Да я просто пытаюсь спасти жизнь миралииту и этот далль в придачу! Я поместила ее в чертог потому, что там тепло и сухо.

– Я только передаю, что услышала, – заметила Мойя. – Понимаю, все обвинения Хэгнера и Коннигера – полная чушь, и все-таки вдруг…