Оглядев свое воинство, степенный посадник вскричал, указывая мечом на противоположный берег:

– Вперед! Святая София и Великий Новгород!

– Святая София! Постоим за нашу матушку! – взревели «вятшие» новгородцы, составлявшие главную ударную силу ополчения.

И мощные боярские кони, окутавшись тучей брызг, устремились к правому берегу, благо на перекате было совсем неглубоко. Да и лето в этом году выдалось засушливое, из-за чего реки обмелели, а некоторые ручьи и вовсе высохли до дна.

– Воины святой Руси, братья! – возвысил свой голос Даниил Холмский, стоя во главе своего конного полка. – Лучше нам здесь свои головы сложить, нежели вернуться домой со срамом! Руби, бей отступников от истинной веры!

И брат пошел на брата! Русский сражался против русского, и не было никому в этой страшной бойне пощады.

Конники схлестнулись едва не посреди реки. Затрещали, ломаясь, копья и сулицы, откликнулись звонко мечи и сабли, глухо загудели щиты, дико заржали кони, яростные вопли сражающихся понеслись над Шелонью и, оттолкнувшись от воды, взмыли к яростно голубеющим небесам. Постепенно, шаг за шагом, новгородцы выдавливали московскую рать на правый берег, а позади «вятших» людей и конных бояр уже подпирало пешее ополчение – в предвкушении кровавой забавы и наживы. Ведь в пешцы призвали в основном малозажиточный черный люд, который зарился на богатое снаряжение московских бояр, стоившее больших денег.

«Где же засадный полк?! – в отчаянии думал Даниил Холмский, рубясь с остервенением человека, решившего продать свою жизнь как можно дороже. – Уже пора бы ему появиться. Или боярин, представившийся верным человеком, обманул – увел часть войска и ослабил нашу оборону? Нет, не может такого быть! Перстень, который он предъявил, с руки самого государя. Остается только держаться и заманивать новгородцев на свой берег, как и было запланировано. Лишь бы засадный полк не опоздал, подоспел ко времени…»

Засадный полк – тысяча легкоконных стрелков, среди которых было около сотни касимовских татар, – во главе с одним из московских бояр и выступавшем в качестве проводника Истомой с его небольшим отрядом, после полуночи тихо покинул лагерь москвичей и отправился ко второму броду. Юный боярин был абсолютно уверен, что новгородцы о нем не знают, но даже если это не так, то вряд ли военачальники ополчения Великого Новгорода додумаются поставить там охранение.

Поначалу все получилось наилучшим образом; полк без особых затруднений перешел через Шелонь и теперь стремился побыстрее добраться до места битвы. А что она уже шла, было слышно на много верст вокруг. Но вместо галопа конникам пришлось идти рысью, а кое-где переводить лошадей и на шаг. Слишком уж заболоченной, гнилой оказалась местность, через которую продвигался засадный полк. Того и гляди угодишь в топь, и тогда прощайся с конем, а то и с жизнью…

Новгородцы постепенно вытеснили москвичей на берег Шелони. «Вятшие» люди уже рубились с московской ратью на песке, а «меньшие» – новгородская чернь – спешились и с радостным гоготом, словно стая серых гусей, бросились в воду, чтобы не опоздать к раздаче гостинцев.

Засадный полк москвичей, казалось, родил утренний туман. Он уже поднялся достаточно высоко, местами вообще исчез, растаял в свежей утренней прохладе, но все еще таился кое-где – в лощинах и ложбинках. Именно оттуда стали появляться московские ратники на превосходных конях и в легкой, блистающей под первыми солнечными лучами броне. Испуганной черни они показались небесным воинством. Не сбавляя хода, москвичи обрушили на новгородское ополчение тучи стрел, и почти каждая стрела находила цель, потому что кузнецы, плотники, каменщики и прочий черный люд были облачены в куртки из толстой кожи с нашитыми на них железными бляхами и мисюрки[127] и бумажные шапки[128].

Особенно удачными были действия татар. Мало того что они стреляли очень метко, так многие из них еще устроили и охоту на бояр с помощью арканов. Они утаскивали беспомощные железные кули, бренчавшие на кочках частями доспехов, в ложбинку, где обеспамятевшего «вятшего» новгородца связывали и оставляли под охраной. Это была добыча, за которую полагался богатый выкуп, иногда составлявший целое состояние для полунищих подданных царевича Данияра.

Заметив появление засадного полка с особыми знаменами желтого цвета и более крупными стягами и скипетрами, – для того, чтобы свои опознали, – обрадованная московская рать (ловушка для новгородцев все-таки сработала!) неожиданно усилила натиск и отогнала новгородцев от суши. Теперь бояре новгородские, уже не помышлявшие победить московитов, барахтались в воде, сшибая своими конями пешцов, не ожидавших столь скверного поворота событий. Дикие вопли, в которых смешались ужас, боль, отчаяние, долетали до Истомы, и он морщился так, словно и ему самому было больно.

Он со своим отрядом не принимал участия в сражении, хотя его вои и ворчали недовольно. Но у него была главная задача, которой он посвятил свою жизнь. Истома выбрал для наблюдения удачное место – пригорок с уродливой сосной, покрученной так, словно ее мял своими лапищами нечистый. Как раз это обстоятельство и привлекло юного боярина – толстые ветви сосны располагались низко и напоминали огромную лестницу. Он белкой взлетел почти на самый верх, и перед его взором предстала вся панорама боя.

Истома высматривал Дмитрия Борецкого. Он не сомневался, что степенный посадник выйдет из схватки целым и невредимым – слишком уж мощная броня была на нем, да и его могучий конь мог вынести седока из любой передряги. Истома был уверен, что новгородские бояре конечно же ударятся в бега; «вятших» людей не волновала участь черни, которую они оставят без военачальников и которой придется отдуваться за их игрища. К тому же слишком неожиданным и разящим было появление засадного полка.

Упрекать новгородских ратников в недостатке храбрости оснований не было. Оторванные от родных очагов, неохотно собравшиеся в поход, на поле боя они держались с упорным мужеством. Без надежды на победу пешцы бросались с топорами на копья московских всадников, под копыта их коней и гибли десятками. Но что может сделать простой человек против обученного воина? Новгородскую чернь москвичи косили словно косой.

Но вот от основной массы новгородских воинов в дорогих доспехах отвалился десяток всадников. Выметнувшись на левый берег и прорубив просеку в боевых порядках засадного полка, они помчались в сторону старой гати, которой давно не пользовались. Среди всадников-бояр Истома заметил и Дмитрия Борецкого; его доспех украшала золотая насечка, которая горела огнем под солнечными лучами. Похоже, сын Марфы-посадницы знал, где расположена гать, и предполагал, что погони за ним не будет – кому захочется соваться в гиблые болота.