Истома прыгнул в седло прямо с дерева. Его обуял дикий азарт. Вот оно – месть близка! Аз воздам!

– За мной! – вскричал он, обращаясь к своим воям.

Они уже готовы были его возненавидеть за то, что он не дал им проявить себя в сражении, и даже начали в запале считать трусом. Но приказ мигом вымел дурные мысли, и они помчались вслед за Истомой наперерез беглецам. Только теперь до них дошло, что замыслил их военачальник.

Истома рассчитал все точно: его отряд догнал беглецов почти у самой кромки болота, откуда начиналась гать. Завидев погоню, новгородские бояре даже не пытались вступить в схватку; они все еще надеялись на резвость своих баснословно дорогих жеребцов. Но бояре не могли знать, что у их преследователей кони не менее быстры. Алексей Дмитриевич для своих лазутчиков не пожалел денег. А уж аргамак Истомы и вовсе мог дать фору всем лошадям новгородского воинства.

– Живьем брать! – приказал Истома.

И в воздухе зазмеились арканы. Московские ратники, постоянно сражаясь бок о бок с татарами, в совершенстве владели этим приемом диких кочевников. Вскоре беглецы валялись на земле, опутанные веревками. Только Дмитрий Борецкий сумел перерубить своим чрезвычайно острым сарацинским мечом аркан, сплетенный из прочных конских волос, и уже намеревался скакать дальше, как неожиданно на него с диким воплем, в котором не было ничего человеческого, свалился Истома. Он запрыгнул на жеребца Дмитрия на ходу и буквально смел степенного посадника с седла.

Оглушенный падением, Дмитрий в ужасе таращился на личину, которая склонилась над ним, свирепо сверкая белками глаз.

– Сдаюсь! – прохрипел он с натугой. – Я Дмитрий Борецкий, степенный посадник, ты получишь за меня большой выкуп!

– Я уже его получил! – Голос Истомы, усиленный трубкой, ревел как боевой рог. – Только это не выкуп, а награда! За мое горе, за мои мытарства… Ты сейчас умрешь, выродок! А я отрежу твою голову и вручу ее на блюде Посаднице, твоей матери, этой проклятой ведьме. Час расплаты настал! – Он поднял руку с кинжалом… и оказался погребенным под телами своих воев.

– Не надо, боярин! – бормотал у него над ухом Жагра. – Уймись! Это Борецкий, и нам приказано доставить его к государю живым!

– Пустите! – вырывался Истома. – Я приказываю!

– Опомнись, боярин! – увещевал его и Единец, обнимая Истому своими могучими ручищами, словно красную девицу – не дернешься. – Это же какую удачу ты нам принес! Наша добыча стоит больших денег! Такой богатый улов! А дохлая рыба нам зачем? За мертвого и полушки не дадут. Эх-ма, повезло-то как! – От переизбытка чувств он радостно заржал.

Силы оставили Истому, он перестал сопротивляться и предался тихому отчаянию. Какую глупость он свершил! Надо было сразу, без предисловий, полоснуть Борецкого кинжалом по горлу – и дело с концом. А его потянуло на разговоры практически с мертвецом. Зачем?! Эх! Что ж ему так не везет…

Шелонская битва закончилась полным разгромом ополчения. Двенадцать тысяч убитых, две тысячи пленных, разоренные новгородские пятины – вот страшный итог авантюры Марфы-посадницы, свершенной совместно с ближними людьми. В плен попали виднейшие бояре Великого Новгорода – воевода Василий Казимер, Кузьма Григорьев, Яков Федоров, Матфей Селезенев и Василий Селезенев – сестричичи Казимеровы, Павел Телятьев, Кузьма Грузов, другие «вятшие» люди, а уж житьих было и вовсе великое множество.

Ополченцы, увидев скачущую из засады конницу, не выдержали натиска и побежали. За ними гнались до самой Мшаги, а за некоторыми даже до Голино. У кого были тяжелые пластинчатые доспехи, не снимали их из-за недостатка времени, а срезали завязки на бегу. Но самое удивительное – в суматохе бегства новгородцы сводили счеты друг с другом. Так велика была тайная ненависть всех ко всем, словно чума, поразившая жителей великого города. Многие ополченцы погибли в пути, утонув в водоемах и топях, а те, что вернулись, долго блуждали по лесам, не разбирая дороги, и были в таком изможденном состоянии, что лошади их везли, как сонных или пьяных. Некоторые из житьих людей на добрых конях в смятении примчались в Новгород, будучи в полной уверенности, что москвичи захватили и его.

Известие о победе своих войск Иван Васильевич получил 18 июля в Яжелбицах. С ним были трое его братьев и татарский царевич Данияр. 24 июля великий князь Московский прибыл в Старую Руссу и потребовал немедленно привести к нему пленников. Суд был скорым и жестоким – четверых посадников по приказу Ивана Васильевича казнили. Среди них находился и Дмитрий Борецкий. Посадник Василий Казимер и пятьдесят «ветших» новгородцев были отправлены в Москву и Коломну – в подземные тюрьмы, где обычно содержались пленники.

Было от чего содрогнуться. Впервые за всю историю отношений Москвы и Великого Новгорода, за всю историю удельных войн и распрей, с пленными боярами поступили как с изменниками. Новгородские бояре, подписавшие договор с латинянином Казимиром, в глазах великого князя Московского были не равноправными договаривающимися сторонами, и даже не вассалами, защищенными высоким положением, богатством, традициями, – а просто отступниками от веры христианской.

Но мелких людишек, которые пошли в ополчение не по своей воле, Иван Васильевич велел отпустить в Новгород. «Меньшие» люди, уцелевшие от гибели на Шелони, – плотники, гончары, кузнецы, шорники и прочий ремесленный люд – были отпущены с миром к своим очагам. Теперь люд новгородский узрел воочию, что Великий князь, Государь всея Руси, строг, но милостив. Он хорошо понимал, с кем имеет дело. Великий князь Московский точно знал, кто его враги в Новгороде, а кто – будущая опора…

Новгород под руководством Марфы-посадницы готовился к обороне: была учреждена стража на улицах и на кострах (башнях), которая дежурила денно и нощно, сожжены все посады возле города, а также возле пригородных монастырей – Зверинского, Онтонова, Юрьева, Рождественского. Сожжены были и укрепления в Городище – резиденции князей, ведь они могли служить хорошим укрытием для противника.

Как всегда, под защиту городских стен сбежались окрестные жители, даже из Русы. Но в городе не оказалось хлебных запасов, и начался голод. Нарастали междоусобицы, начали твориться и вовсе не потребные дела. Некий бездельник и пьяница Упадыш, которого призвали на службу пушкарем, заколотил железом запальные отверстия орудий на городской стене. Его удалось поймать, но даже под пыткой он не смог указать на своих сообщников. Упадыш клялся-божился, что его надоумил на это предательское дело какой-то боярин под маской, имени которого он не знает. Негодяя, скорее всего, подкупили московиты, его казнили, но что толку? Защищать стены было нечем.

На улицах города начали вспыхивать пожары. Горело на Яковлевой улице, на Борковой, где находились палаты Марфы Борецкой, на Козьмодемьянской… Город не готов был к длительной обороне, к борьбе не на жизнь, а на смерть. Да и во имя чего горожанам надо терпеть было голод и опасности осады? Для чего бороться с войсками Русской земли? Для того чтобы господином в Новгороде стал Литовский князь и король Польши Казимир?