– Ты что! Нельзя! Упадешь! – со страхом говорил он, а она, тихонько смеясь, давила ему на грудь все сильнее и сильнее, пока острый каблук не вошел ему в тело почти до самого основания. Ему было больно, нестерпимо больно, но он крепко держал эту щиколотку, не отпуская, лишь бы здесь, рядом, в нем, была сейчас она, со своим страшным, беспомощным, огромным животом…

Он проспал, наверно, часов шесть. Когда он проснулся и попытался приподняться, то почувствовал сильную, поперечную боль в груди, как будто кто-то ударил его ребром ладони, проломив грудину. Он лег обратно и помассировал сердце. Во рту было сухо и горько, перед глазами летали знакомые разноцветные мушки. Нормально. Все нормально.

Денис кое-как встал, умылся, с ужасом глядя в зеркало. Прополоскал рот и, набрав побольше воздуха, сунул голову под ледяную воду. Долго стоял так, чувствуя, как постепенно голова становится легкой и отпускает тупая боль в затылке. Найдя в шкафчике сердечные капли, он с сомнением налил себе на дно стакана остро пахнущей жидкости и выпил, долив воды из-под крана. Подобрал с пола журнал, и, морщась, запихнул его поглубже в выемку за высокий шкаф.

Он вышел в коридор. В доме было непривычно тихо. Интересно, остался ли кто-то из гостей ночевать… А впрочем, неинтересно. Главное, чтобы не высунулась из своей двери Жанка и не проорала что-нибудь хамское. Впрочем, и это не главное. Он подошел к двери в спальню жены и осторожно нажал на ручку. Дверь, конечно, была заперта. Ну и хорошо. Денис облегченно выдохнул. Ну и слава Богу – нашему, не нашему и всем Харям Кришнам, вместе взятым.

Денис быстро зашел к себе в комнату, сбросил рубашку, от которой подозрительно несло вчерашним праздником, натянул легкий свитер. Огляделся. И усмехнулся собственным мыслям. Как хорошо, когда у тебя нигде ничего нет. Пусто и легко.

На цыпочках Денис спустился на первый этаж, стараясь, чтобы не скрипели ступени, вышел во двор, захлопнув входную дверь с автоматическим замком.

На улице он невольно взглянул на небо и кромку леса за забором. Чудесное летнее раннее утро, сейчас бы радоваться и смеяться, и сесть вместе завтракать, и… и… И опять наматывать круги – вранья, сомнений… Оттуда – сюда, отсюда – туда… И опять к тому же месту, откуда убежали много лет назад.

Денис шел по саду с ровно подстриженными кустами. Газон, прошлым летом привезенный в больших рулонах, прижился не везде и теперь местами желтел сухими проплешинами. Невысокие, недавно посаженные сосенки скромно стояли рядом с большими елями, оставшимися от вырубленного под коттеджные участки леса. Оксане так хотелось, чтобы их сад – ее сад! – казался старым и аристократическим. Она даже скамейки купила специально состаренные, в популярном стиле «мебель моей бабушки», с как будто облупившейся краской, выщербленными досками.

Денис вышел на большую площадку, выложенную камнем, где стояли машины. Его шаги громко раздавались в утренней тишине. Тут же проснулись и с лаем подбежали к нему два сторожевых ротвейлера. Денис подошел к новой ярко-вишневой «хонде», достал ключ и посмотрел на внимательно следящих за ним псин. Он был почти уверен – если сейчас он обернется, то увидит, как в окне второго этажа, отодвинув плотную штору, стоит заспанная Оксана и смотрит ему в спину.

– Вот расщедрилась наша мамочка, а? Да уж… расстаралась…

Он попробовал включить-выключить блокировку дверей. Сигнализация тренькнула. Собаки тут же заворчали.

– Да ладно… уж вы меня запугали…

Он сел в машину. К рулю была прикреплена записка: «Да простит тебя милосердный Господь. И да пошлет он тебе раскаяние. Твоя жена, Оксана Турчанец». Денис аккуратно сложил записку и, держа ее в руке, взглянул на окна. Они были плотно, без единой щелочки, зашторены. Он посидел в машине, прислушиваясь к булькающей внутри пустоте. Желудок его был пуст настолько, что он ощущал свою пересохшую слизистую от глотки до тонких кишок.

Он завел машину, покрутил радио, надеясь послушать какие-нибудь умиротворяющие спортивные новости, которые всегда были для него сродни бутылке пива – вот вроде отвлекся, послушал и забыл, о чем думал до того. Но сейчас, видимо, было слишком рано для новостей. Два ведущих, перебивая друг друга, отчаянно силились быть остроумными и свободными. Молодой человек произносил слова с оттяжкой, как будто отсидел лет пять… А девушка хрипло хохотала и все пыталась вспомнить главное слово в матерной поговорке. Интересно, успели ли они увидеть, какое тихое, ясное утро сегодня, пока мчались на эфир.

Денис выключил радио. Посидел, послушал, как ровно и спокойно задышала такая симпатичная «хонда», которую вчера утром ему подкатили под окно. Венчальный подарок Оксаны. Денис снова развернул записку, перечитал ее, согласно кивнул.

– Все правильно, мамочка. Все ты правильно говоришь. И сад у тебя почти княжеский… или графский… Спасибо, жена моя Оксана. – Он задумчиво посмотрел на окна Оксаны, где все так же ровно были задернуты темно-зеленые шторы.

Денис выключил зажигание, вышел из машины, нажал на кнопку брелока, запирающего дверь. Свистнул ротвейлеру:

– Граф!

К нему тут же подбежали две собаки, одна чуть быстрее.

– А ты разве Граф, не Графиня? – Он присмотрелся к собачьим признакам пола. – А, ну да… Извини…

Он прикрепил ключи от машины на строгий ошейник, попытался потрепать пса по морде, но тот увернулся. Денис потянулся, покряхтывая:

– Э-эх! Отдашь, брат, это нашей маме. Может, еще для чего ей сгодишься. – Ротвейлер зыркнул на него злыми сонными глазами и дернулся. Денис убрал руку. – Ну прости, милый, если чего не то сказал. Обидел если зря твою чистую собачью душу. У тебя ж своя мамочка есть, вон как злобно на меня сразу зыркнула. Ну пока, товарищи мои собаки.

Денис еще раз посмотрел на Оксанино окно. Ему показалось, что штора чуть колыхнулась и замерла. Денис, прищурившись, отвернулся и пошел к выходу. Он чувствовал, что собаки наблюдают, как он отпирает высокую кованую дверь, как аккуратно закрывает ее. Заперев дверь снаружи, он перебросил ключи от дачи через высокий забор во двор.

Роскошный, стильный забор. Просто произведение искусства. Узкие доски, выкрашенные в спокойный серо-зеленый цвет, и шершавые, светло-серые каменные столбы. Легкие деревянные решетки наверху. Черная строгая дверь с золотым звоночком и витой ручкой. Благородно и просто. Посмотри на этот забор и поймешь, какой хорошей может быть жизнь. Правильной, гармоничной.

Семнадцать поперечных досок, нависающих одна над одной, три серых камня подряд, и снова семнадцать зеленых досок. И так – пол-гектара хорошей, правильной жизни. С голубыми пушистыми елками, искренними верными друзьями, с клумбами, засаженными стройными кустиками лапчатки, алеющей сейчас плотными маленькими цветками, и приземистым мясистым баданом. С пламенем, весело горящим за жаропрочным стеклом камина, и красивыми коричневыми решетками на окнах, украшенными старательно выкованными армянскими мастерами виноградными лозами, с круглыми ягодками и загибающимися листочками.

Денис резко выдохнул, услышав, как воздух со звуком прошел через грудь, медленно вдохнул прохладного воздуха, остро пахнущего дымом и влажным лесом, и пошел по прорытой колесами тракторов дороге через поле на станцию.