Катенька прикладывала к ее лбу мокрый платочек, аккуратно массировала виски, но актриса, на мгновение успокаиваясь, вновь принималась плакать горько и безутешно.

— У вас вечером представление, барыня, — приговаривала прислуга. — Вам надобно взять себя в руки.

— Не могу, — с заложенным носиком промолвила прима. — Я не в состоянии ничего с собой поделать, Катенька. Это все так страшно и непостижимо… Боже, за что ты меня наказываешь? — И вновь принималась плакать.

В дверь постучали, Катенька открыла. На пороге стоял вышколенный молодой статист.

— Вас желают видеть господин директор, — сказал он Таббе.

— Когда? — спросила она, вытирая глаза.

— Сказали, немедленно.

— Хорошо, — кивнула она. — Сейчас буду.

В кабинете директора, в дальнем кресле, находился следователь Гришин, сам же директор встретил приму, стоя посередине комнаты.

— Позвольте? — спросила Табба, переступив порог.

— Пройдите, — кивнул Гаврила Емельянович и указал на кресло.

Артистка успела достаточно привести себя в порядок и выглядела вполне пристойно, хотя состояние ее выдавали красные припухшие глаза.

— Чем вызвано ваше дурное самочувствие? — спросил директор.

— Видимо, мигрень, — со слабой улыбкой ответила Табба. — Простите меня…

— Может, велеть принести таблетку?

— Спасибо, кажется, проходит.

— Вы способны выйти сегодня на сцену?

— Я — актриса, Гаврила Емельянович.

— Я бы рекомендовал мадемуазель принять таблетку, — подал голос следователь, — потому как разговор нам предстоит трудный.

— Трудный? — подняла брови артистка. — По какой причине?

— По той самой, которая вызвала ваши слезы.

Табба попыталась улыбнуться, села поувереннее.

— Знаете, я устала от недомолвок и двусмысленностей. Не могли бы вы выразиться пояснее?

— Отчего же нет? Конечно могу. — Егор Никитич покинул кресло, прошелся по кабинету. — Вам известно, что вчера от разрыва бомбы погиб известный поэт господин Рокотов?

Глаза примы немедленно наполнились слезами, и она не смогла скрыть их.

— Да, известно.

— У вас слезы? — удивившись, остановился напротив нее следователь.

— Да, слезы.

— Причина?

Она пожала плечами.

— Наверное, я слабая женщина, и любая смерть способна меня тронуть.

— А гибель двух полицейских чинов вас не трогает?

— Отчего же?.. Это трогает так же.

— Госпожа Бессмертная, — неожиданно обратился к ней официально директор, — мы бы не советовали играть здесь в прятки. Причина ваших слез, вашего состояния нам хорошо понятна. Господин Рокотов, ваши чувства, ваш роман — все известно. Поэтому будем говорить откровенно, не тратя лишнего времени и больше думая о вашем будущем.

— Что я должна сделать? — вытерев глаза и сунув за рукав платочек, тихо спросила Табба.

— Кого вы знали из близких господина поэта? — Егор Никитич продолжал стоять напротив артистки.

— Пожалуй, никого… Разве что господина… — Она попыталась вспомнить имя. — Не помню… Он поляк…

— Пан Тобольский, как он себя величает?

— Наверное.

— Что было между ними?

— Мне неизвестно. Я познакомилась с паном Тобольским благодаря моей матери.

— Соньки Золотой Ручки?

— Да, — тихо ответила прима и опустила голову.

— Что связывало вашу мать с данным господином?

— Он был влюблен в нее и пытался разыскать.

— Здесь, в Петербурге?

— Да, в Петербурге. — Она слабо улыбнулась. — Он даже пришел однажды в театр и предложил стать моим меценатом, лишь бы я помогла найти Соньку. Видимо, весьма состоятельный человек.

— Весьма, — кивнул следователь. — Вы отказались ему помочь?

— Отказалась.

— Причина?

— Я не знала, где она находилась в то время… И второе — я решила навсегда забыть и мать, и сестру.

Гришин удовлетворенно кивнул.

— Вы сказали: «я не знала, где она находилась в то время»… Сейчас вам известно ее местонахождение?

— Нет.

— Мы условились говорить серьезно, — заметил директор театра.

— Я действительно не знаю, где Сонька сейчас. Газеты пишут разное, мне же ничего не известно.

— Тем не менее давайте поищем варианты. — Следователь подсел к приме поближе. — Где вы видели ее последний раз?

— В театре… В больнице. Оба раза она была вместе с господином полицмейстером.

— Это нам известно. Еще?

— Еще? — Табба задумалась. — Еще… это было давно… сестра и мать явились сюда, в театр, желая со мной примириться, но я указала им на дверь.

— Еще.

— Однажды, после спектакля, мне передали странную записку для Соньки и попросили ей передать.

— Что было в записке?

— Ее предупреждали, чтобы она была поосторожнее… Меньше появлялась в людных местах.

— Кто предупреждал?

— Мне неизвестно. Записка была вложена в корзину с цветами.

— Вы ее передали?

— Да.

— Кому?

— Отвезла на Фонтанку, в дом князя Брянского.

— Почему именно туда?

— Я видела сестру с княжной… с дочкой покойного князя… и решила, что девочка сможет найти Соньку.

— Княжна передала записку?

— Это мне тоже неизвестно. Я лишь предупредила девочку, чтобы она была осторожнее с моей матерью.

— Больше вы в доме Брянского не были?

— Нет.

Следователь прикинул что-то, пощелкал сухими тонкими пальцами, с приятной улыбкой посмотрел на приму.

— Вам придется снова побывать в этом доме.

— Зачем? — искреннее удивилась Табба.

— Затем, чтобы встретиться там с матерью.

— Но разве она там?

— Мы этого не исключаем. Поэтому готовьтесь к тому, чтобы выполнить нашу просьбу.

— Вы все поняли? — ласково спросил директор и даже приобнял девушку. — Готовьтесь к спектаклю и ни о чем не думайте. Все будет хорошо.

Воры — Улюкай и Артур — сидели в закрытой повозке на Фонтанке, в противоположной от дома Брянского стороне, караулили входящих и выходящих, въезжающих и отбывающих.

Недалеко от дома князя Брянского стояла еще одна закрытая повозка, в ней находились филеры.