Я махнул рукой в сторону «зоны» и, как это всегда бывает со мной, когда примешь лишнего, почувствовал укол классовой ненависти, которая здесь казалась бессмысленной, а главное — довольно коварно напоминала обычную зависть. Ведь люди за тем цветущим забором не были ни политиками, ни олигархами, ни представителями мафиозных кланов. В основном они были обычными специалистами, которые зарабатывали собственным трудом, а не мелким или масштабным обманом остальных, менее успешных граждан собственной страны.

— Кто? — заморгал Мигель.

— Тот, о ком ты узнавал у ректора университета, — напомнил Дезмонд. — Маклейн.

— А-а… Ну, да… Конечно, — сказал Мигель. — Но вас туда не пустят. Если вы не договаривались. Там охрана.

Все было, как у нас на склонах Днепра, — запретная зона, загороженные пляжи.

Только виллы на берегу были намного ниже, а пляжи — чище.

— Это мы еще проверим… — сказал я.

— Проверим, но завтра, — сказал Дез.

Лиза предложила расходиться на отдых.

Каплун остался стоять посреди раскуроченного стола нетронутым, как брошенный жених…

Я вернулся в свои апартаменты и с удивлением почувствовал, что сон отступил.

Подумал, что странно было бы ложиться в кровать, когда ты в нескольких сотнях метров от цели.

Посмотрел на часы — детское время, всего десять!

Набережная была полна какофонией звуков, океан сверкал мириадами разноцветных огней, островок «gated community» вибрировал мощными ультразвуковыми сигналами, призывая хотя бы приблизиться к нему.

Я накинул куртку и вышел из номера.

* * *

…Все, что с высоты гостиничной веранды казалось близким, при приближении — удалилось и растянулось на километры, как в перевернутом бинокле.

На набережной я почувствовал себя ничтожным насекомым в букете цветов.

К широкому длинному проспекту жался целый «туристический поселок» с множеством магазинов и ресторанчиков. С берега открывался великолепный вид на увешанный гирляндами огней мост, ведущий на остров Коронадо, где, по рангу, живут самые-самые богатые жители этого райского уголка.

Весь порт осаждали яхты и круизные лайнеры. Белые и голубые парусники колебались на воде, словно младенцы в люльках.

На фоне праздничного крем-брюле строго возвышался авианосец «Midway». Этот старый морской монстр, прошедший вьетнамскую войну с несколькими тысячами солдат и кучей самолетов-истребителей на борту, теперь мирно светился, приглашая туристов осмотреть свои музейные экспозиции. Вероятно, он не очень хорошо себя чувствовал среди всего этого карнавала.

Собственно, как и я в лакированной бутафории нынешнего успеха…

Я осмотрелся и наугад пошел в ту сторону, где, как мне казалось, располагались частные дома.

Собственно, теперь, снизу, я их не видел.

С обеих сторон сахарно-белой тропы шла бойкая торговля китайскими сувенирами, стояли палатки с мороженым, на безупречно ровном травяном ковре сидела молодежь, веселые чернокожие ребята, увешанные, как новогодние елки, гроздьями часов, предлагали их каждому встречному.

В воздухе витала атмосфера чувственности. Все, кто шел в паре, время от времени сливались в страстных поцелуях.

Любовь подслащивала им восприятие мира, удваивала зрение и слух, заставляла подкреплять такое красивое зрелище — вспышки фейерверков или всплеск музыки — этим трогательным и отчасти бессознательным действием.

Я подумал, что последний раз целовал Марину чуть ли не месяц назад.

И это не было связано ни с одним внешним романтическим раздражителем.

Хотел бы я видеть ее рядом, чтобы убедиться, что я еще жив и такое красивое зрелище может вызывать у меня такое же желание, как у других? Не уверен…

Набережная калейдоскопически менялась в моих глазах и скоро начала надоедать своим мерцающим однообразием. Все было так же, как на любом курорте, с поправкой на отсутствие шумной музыкальной попсы и удушающего запаха шашлыков.

Я брел среди возбужденной толпы, присматриваясь к каждому женскому лицу и прислушиваясь к голосам, как пес.

Можно было бы сказать, что бродил среди общего подъема по горло в своей вселенской печали, если бы это действительно была печаль в чистом виде. Если бы она не была усилена щедрыми порциями виски, выпитыми наверху.

Крепкие напитки всегда вызывали у меня уныние.

Не могу сказать, что эта грусть была связана с конкретным образом.

Тот образ хранился на дне памяти полузатертым, как фотография, лежавшая в кармане. Вглядываясь в лицо, ловил себя на мысли, что среди тысячи встречных высматриваю рыжеволосую «Царевну-лягушку» с опущенными ресницами на полщеки, а не статную блондинку с резким американским произношением. Такой не подбросишь ключи с идиотским вопросом:

— Это — ваши?

Но «лягушек» здесь не водилось. И приемчики мои отдавали нафталином.

Набережная кишела загорелыми блондинками, как океанская поверхность салакой.

Окончательно заблудившись в мигании набережных огней, я взял такси и меньше чем за пять минут оказался перед забором «gated community», замаскированным диким виноградом и украшенным цветами и геометрически подстриженными кустами.

Перед входом в эту «святую святых» стояла будка, за стеклянным окошком которой маячил силуэт в рыжей униформе.

Таксист вопросительно посмотрел на меня, мол, есть разрешение ехать дальше?

Из будки к нам вышел охранник, на ходу надевая на лысую голову фуражку.

Отпустив авто, я направился навстречу.

— Я вас слушаю, мистер! — важно сказал охранник.

— Мне нужно в дом мистера Маклейна, — сказал я, делая шаг к воротам.

Охранник сделал шаг в ту же сторону.

— Вас приглашали? — невозмутимо спросил он.

— Да, — невозмутимо соврал я.

— Пройдемте со мной, — сказал охранник. — Я это выясню.

Он кивнул на свою будку, приглашая меня подойти к окошку.

Я пожал плечами: не драться же с ним!

Подождал, пока он зайдет на свой пост.

— Пожалуйста, представьтесь, — попросил охранник, выглядывая из окошка.

Я представился.

Охранник открыл перед своим носом большую, я бы сказал, «амбарную», книгу и начал водить по ней толстенным пальцем. Перелистнув таким образом несколько страниц, он с победным видом посмотрел на меня:

— Вас нет в списке. Ни на сегодня, ни на вчера, ни на завтра!

«Охранники — они и в Африке охранники», — мысленно улыбнулся я.

— Плохо ищете…

Вся эта процедура и вид респектабельной «зоны» подняли во мне маленькую минутку злости к тому, что я ненавидел всей душой: условностям и роскоши.