для дневного времени туалет из бордового бархата. Затканная золотом прямоугольная кокетка на платье тоже казалась излишеством, тем более что по ней еще раскинулось массивное золотое ожерелье.

Вообще-то, в нашей прошлой жизни сестра тоже любила различные побрякушки. Но все же там она отдавала предпочтение тонким, изящным и дорогим вещам. Мне казалось, что у нее есть определенный вкус и понимание, где украшения уместны, а где нет.

-- Ну что, тебе и сказать нечего? Вообще-то не отвечать хозяйке замка невежливо.

-- Простите, госпожа графиня, я похоже не расслышала ваш вопрос. – ответила я вполне равнодушно.

Еще немного поразглядывав меня, юная графиня Паткуль со вздохом сказала:

-- Тебе везет. Ты не беременная… Ходишь куда хочешь, делаешь что угодно, даже есть можешь то, что пожелаешь.

Напоминание о ее беременности настроило меня на какой-то более миролюбивый домашний ряд. Я спросила:

-- Сколько месяцев?

-- Четыре, почти пять. Похоже, я залетела еще в столице.

Мы разговаривали с ней на русском языке, и Кларимонда с удивлением и раздражением поглядывала на нас со своего места. Она не понимала ни слова и, похоже, была этим недовольна.

-- Я не понимаю, почему ты жалуешься. У тебя тот муж, которого ты пожелала. У тебя свекровь, которая знает все о том, как нужно вести хозяйство замка. Скоро у тебя будет малыш, и жизнь заиграет совсем другими красками, – расстраивать беременную мне совсем не хотелось, потому я разговаривала с ней спокойно, совершенно не желая задеть или обидеть.

-- Тебя бы на мое место! Мне нельзя вообще ничего! Меня не выпускают на улицу утром или вечером – простыну! Мне не дают есть мясо с огня – вредно! Мне не позволяют кататься в карете – опасно! Мне даже не разрешили завести фрейлин и менестреля, утверждая, что они будут слишком много болтать и утомлять меня! Вывозят только раз в неделю на молитву в храм, и то едем всей семьей вместе с мамашей. Что толку от моих бесчисленных туалетов и драгоценностей, если их никто, кроме меня, не видит?! Я уже жду не дождусь, когда вот это все кончится! – и она хлопнула себя по слегка выступающему сквозь тяжелые складки бархат животику. – Даже гостей в замке почти не бывает! Ты не представляешь, как мне все надоело!.. – на глазах Ангелы закипали злые слезы.

А я не слишком понимала, чего она ждет от меня: «Посочувствовать ей? Ну, изобразить-то сочувствие я смогу, только ведь ей надо не это. Пожалуй, сестрицу очень утешит, если я сейчас буду жаловаться на собственную нищету и на то, что муж, например, бьет меня. Вот тут она расцветет от радости. Но ведь я не чувствую ничего такого, никакой особой нищеты и прочих ужасов. А уж с мужем мне повезло так, как не везло никогда в жизни. Я просто не представляю, что и как ответить, чтобы не расстраивать ее еще больше.».

Между тем, еще некоторое время поныв, сестра начала с дотошной жадностью выспрашивать, как живу я. Ее интересовало буквально все. Сколько комнат в замке и сколько человек прислуживает мне. Какие у меня есть украшения и сколько всего платьев в моем гардеробе. Какие блюда готовит наш повар и что мне дарит муж. Я отвечала абсолютно честно, чем, кажется, все же слегка порадовала графиню. К концу нашей беседы Ангела даже начала улыбаться, не забывая брезгливо морщить нос и бормотать как бы про себя:

-- Фу, какая нищета! Просто ужасно!

К себе в комнату я возвращалась, оставив за спиной улыбающуюся сестру, сумевшую по контрасту оценить собственное благополучие, недовольную госпожу Кларимонду Люге, которая, выйдя из зала проводить меня, почти сразу спихнула на руки первой проходившей мимо горничной и, изобразив полупоклон, вернулась в комнату к графине.

Я испытывала к сестре странную жалость: да, она не самый лучший человек и даже не самый порядочный. Но во многом это не ее вина. Такой ее воспитали. Ей придется очень сильно ломать собственный характер и интересы, чтобы стать в этом мире счастливой. Если она, конечно, захочет обычного человеческого счастья.

Глава 46

Дорога домой оказалась для меня очень печальным уроком. До замка оставался буквально один переход, когда одна из телег, переезжая ветхий мосток через узенькую спокойную речушку, перевернулась, и часть груза попала в воду. В общем-то это было не слишком страшно. Общими усилиями груз собрали, разложили на просушку. Лишняя ночевка – ничего слишком сложного.

Свою порцию огорчений я получила только утром: все три мои шкатулки, столь любовно слепленные из папье-маше, за ночь потрескались и развалились. Я чуть не расплакалась от огорчения, понимая, что легкого бизнеса у меня не будет. Рольф, видя, как я переживаю над раскисшими кусками бумажного месива, забрал меня к себе в седло и попытался утешить:

-- Олюшка, тебе нет нужды делать что-то на продажу. Ты моя жена, и у тебя всегда будет крыша над головой, тепло и еда. Заботится об этом – обязанность мужа.

-- Рольф, я знаю, что именно я сделала неправильно. Я знаю, как добиться отличного результата. Но там сама работа намного сложнее. Боюсь, мне не хватит денег, чтобы сделать так, как я хочу.

Возможно, муж воспринял это как попытку залезть в кошелек баронства, потому что он ответил мне достаточно сурово:

-- Через два-три года, Оля, я смогу радовать тебя подарками и нанять тебе столько слуг, сколько ты захочешь. Но пока прости. Я не могу тратить деньги на сторону, имея долг перед королевской казной.

Я несколько раздраженно отвернулась от мужа. И он, очевидно, в попытке смягчить свой отказ, тихо добавил:

-- Я очень ценю, радость моя, что ты стараешься сделать наш дом удобнее и богаче. Но я готов спать на соломе еще три года и есть только крестьянские похлебки, лишь бы рассчитаться с долгами. Поверь, Олюшка, это гораздо важнее любых удобств.

Он был абсолютно прав, я это понимала. Но также точно я понимала, что не хочу жить еще три года в разрухе. А шкатулки… ну что ж, я сама виновата в полном отказе от классических технологий. Эту неудачу можно списать на мое желание заработать побыстрее. Придется вспоминать все, что я