за работу над записками, медицина, которой его учили, представляется ему допотопной.

Толстому девятнадцать, когда Пирогов делает первую операцию под эфирным наркозом. Ему под пятьдесят, когда Луи Пастер доказывает, что причиной многих наших страданий являются болезнетворные бактерии, ему за пятьдесят и под шестьдесят, когда появляются вакцины против сибирской язвы, холеры, бешенства. Ему под семьдесят, когда Вильгельм Конрад Рентген открывает Х-лучи, названные рентгеновским излучением. В аудитории физиологического института Московского университета Толстой смотрит опыт с рентгеновскими лучами, снимки, сделанные с их помощью.

Припомним только отечественную медицину: большинство ее крупнейших представителей, нет, не просто представителей – создателей школ, направлений – основоположников (нас еще ждет встреча со многими из них) – современники, того более – младшие современники Толстого. Терапевты Боткин и Захарьин, хирурги Пирогов и Склифосовский, физиологи Сеченов и Павлов, биолог Мечников, психиатр Корсаков, невропатолог Россолимо, гинеколог и акушер Снегирев – Лев Николаевич общается с ними, беседует, обращается к ним за советом и лечением, спорит с ними о медицине, – они для него не «забронзовели», не превратились в предмет поклонения (это ему вообще чуждо), – живые люди во всей их сложности. Та медицинская наука, с высоты которой мы сегодня не принимаем многого, что сказано Толстым о медицине, только ищет себя устанавливается в то время, когда он произносит свои приговоры. Не держа этого в памяти, мы не сумеем уяснить, правильно оценить взглядов и суждений Льва Николаевича Толстого.

«Счастливая у мена на это была рука»

До того, как в Ясной появляется лечебница и собственный доктор, врачеванием прилежно и умело (как все, что она делала) занимается Софья Андреевна. В одном из ее писем к уехавшему на кумыс Толстому читаем: «Сколько у меня больных, Левочка, что просто ужас! Стала настоящим доктором и думаю серьезно зимой на медицинские курсы ходить». Пишется это уже в начале 1880-х, когда зимние месяцы семья проводит в Москве.

Лев Николаевич в разговорах отрицает медицину, иронизирует над врачами, сердит жену, но при этом неизменно поддерживает ее желание оказывать медицинскую помощь крестьянам.

«У конюшни встретил мужика с бабой. Мужик приехал к тебе издалека, из-за засеки, лечиться, и ужасно горевал, что тебя нет. Он говорил, что он знает одного мужика, которого все лечили, и никто не вылечил, а ты вылечила. Мне лестно даже было».

В «Моей жизни» Софья Андреевна несколько раз вспоминает о своей медицинской практике, о том значении, которое она придавала этому делу, и о том влиянии, которое оказывала практика на ее душевное состояние.

«Я радовалась бесконечно, когда удавалось помочь страждущим, особенно если случаи были трудной и продолжительной болезни. Помню, как я хорошо вылечила 9-месячную лихорадку: мужик уже едва ходил, весь желтый какой-то, и вот осторожным лечением хинином, полынью и кипяченым, горячим молоком я его к лету совсем поправила, и он мог работать. А то из деревни Рвы приезжал несколько раз молодой парень с раной на ноге: он три месяца не мог ходить, а в три недели уже был здоров. Случаев исцеления были сотни, но я их теперь, конечно, не помню. Еще от ревматизма я вылечила молодую девушку Румянцеву. Ее на простыне только могли повертывать, так она страдала, а с моего лечения и до сих пор жива и здорова. Помню еще, какую радость я доставила матери, нашей крестьянке, Ольге Ершовой, вылечив раствором ляписа глаза ее единственной дочке».

Девочка, о которой пишет Софья Андреевна, остается ее постоянной пациенткой. Лев Николаевич пишет жене из Ясной Поляны в Москву: «Ольгушка Ершова просит рецепт от глаз для своей девочки». Софья Андреевна тотчас отвечает: «Ольгушке рецепт вот какой: на одну унцию дистиллированной воды 1 гран цинку. Примочка для глаз. Два раза в день пускать по одной капле».

Одна из глав «Моей жизни» так и названа – «Лечение народа»:

Лечение народа

Доктора в то время у нас ни дома, ни в деревне поблизости не было, и ко мне приходили всегда больные со всех окрестных деревень и, конечно, также из Ясной Поляны. Своих детей, семью Кузминских <сестры, Татьяны Андреевны> и весь персонал гувернанток и прислуг – всех лечила я сама. Отчасти вынесла я кое-какие знания из моего родительского дома, отчасти научилась от докторов, лечивших в нашем доме, уже когда я вышла замуж, а то справлялась по лечебникам, особенно по Флоринскому <Популярная книга В.М.Флоринского «Домашняя медицина. Лечебник для народного употребления» имеется в яснополянской библиотеке>. Рецепты докторов я всегда берегла и по ним, зная, в каких случаях употреблялись лекарства, я их брала и для своих больных. Счастливая у меня была на это рука, и много я получила радости от выздоравливающих моих пациентов и пациенток. Бывало, особенно летом, выйдешь на крыльцо, а тут уже стоят бабы, одни и с детьми, стоят телеги с привезенными больными. Всякого расспросишь, посмотришь, дашь лекарство. А то сколько раз пришлось присутствовать при тяжелых родах.

Раз я целую ночь почти провела с роженицей, давала ей даже спорынью, а к утру все кончилось благополучно. Но я была страшно встревожена тем, что у всех детей рожавшей бабы была скарлатина. Одного мальчика тут же в избе рвало прямо на пол, двое были в сыпи, старший мальчик раздулся, у него было осложнение в почках, а потом недели через три он умер.

У самой у меня тогда было уже много детей, и меньшего я кормила. Кажется, это был еще маленький Николушка, умерший впоследствии. Помню я, как прямо из избы я отправилась зимой в пустой, нетопленный флигель, сняла там решительно все, что на мне было, наскоро вымыла голову, и только тогда вернулась домой. Другой раз меня позвали к роженице, истекающей кровью. Я тотчас же послала за акушеркой, не умея сама остановить кровотечение. Акушерка приехала из Тулы, но как ни старалась, никак не могла остановить крови, и вдруг, совсем растерявшись, начала кричать: «Смертные ключи открылись, она умрет».

Тогда я на нее прикрикнула и велела продолжать вкладывать тампоны. К утру бабе стало легче, и она долго еще жила потом. Старший сын ее Игнат был у нас кучером, и я очень любила эту несчастную женщину, которую бил и мучил злой муж.

Спасла я еще женщину, у которой были неблагополучные роды. Спасла не сама, а послала за нашим доктором, умным и прекрасным человеком – Александром Матвеевичем Рудневым. Долго пришлось ему возиться с трудной операцией, при которой уже заранее умершего ребенка пришлось резать на части, чтобы извлечь из матери. Я помогала