не осталось незамеченным в остроге) и сразу после рассвета грянули трубы! Огромная масса пехоты ринулась вперед — стрелять-то не по кому. Завал из обломков резко снизил их темп, но никто особо не мешал наступлению. Уже перед самым «перевалом» перед ними возник казачий заслон. Темноводцы уперли заготовленные бревнышки под разным углами, создав полубаррикаду-полузасеку. Через нее дауры палили из луков, казаки кололи копьями и багинетами. Маньчжуры теряли воинов одного за другим, но упорно пробивались вперед. Наконец, кое-как расчистив завал, темная масса латников перевалила на сторону острога…

Казаки и дауры моментально отхлынули, повинуясь команде, а в надвигающуюся пехоту, в упор, разрядились восемь пушек.

— Перезаряжай! Быстро-быстро! — надсаживался Санька, стараясь не всматриваться в кровавое месиво, которое образовалось на вершине завала.

Впрочем, торопиться не требовалось. Вражескую пехоту образовавшаяся кровяная каша тоже охладила. Самые отчаянные попробовали обойти ее по краю, но тех быстро остановили лучники Индиги и Соломдиги. Остальные же зажались за щитами… и скрылись за перевалом.

— Чо теперя? — повернулся к атаману Мотус.

А Санька не знал, «что теперя». Отбивать стену? На это сил нет. Получается, только ждать?

И он ошибся. Потому что место пехоты заняли корейские мушкетеры. Особо не высовываясь, с колена, они навели свои мушкеты на защитников острога, раздули фитили — и грянул залп.

— Пали по ним! — крикнул атаман пушкарям, с ужасом видя, как вокруг него падают люди.

Пушки снова выдали залп, но укрывшиеся за баррикадой корейцы пострадали несильно.

— В сабли их! — заорал Дурной, сам выхватил драконий меч и рванул вперед.

Вот она, знаменитая гонка со смертью. Ты добежишь первым или в тебя разрядят мушкет за пару шагов… Кажется, на этот раз большинству темноводцев повезло. Несколько выстрелов Санька услышал, но большинство мушкетеров либо не успели перезарядиться, либо испугались и кинулись наутек. Живы остались лишь последние: озлобленные и перепуганные казаки порубили всех прочих на месте.

А на них уже накатывала новая волна латников. Это уже не местная пехота, а спешенные восьмизнаменники. «Res ad triarios rediit» — с чего-то вдруг всплыло в голове беглеца из будущего. Из почти позабытой античной истории.

— Надо удерживать седловину, — объявил он бойцам.

— Но тогда пушки без толку будут! — возмутился Ивашка.

— Верно, — устало согласился Дурной. — Но только так мы укроемся от их пищальников.

Снова столкнулись две стенки, и началась тупая и жестокая рубка на месте. Увидел слабое место — коли, руби без раздумья! Своего ли врага, соседнего ли — без разницы. Казаки неплохо натренировались за прошлый год и пока одолевали маньчжуров. Но они стояли на завале узенькой линией, а за каждым новым убитым врагом вставал новый…

«А ведь можем не одолеть!» — с пугающей ясностью подумал Дурной. И с еще большим ужасом понял, что сейчас такая же мысль свербит каждого!

«Нет! Стоп! Еще сломим! Еще есть резервы — охрана пушкарей! Еще можем бить! Ну, не бесконечные же они?» — накручивал себя Санька продолжая лупить своим тяжелым мечом вражьи щиты, головы, спины…

Спины?!

Латники отходили назад. Невероятно, но они сломились первыми!

— Да! — в исступлении, брызжа густой, почти пересохшей слюной, орал атаман. — Съели, суки?! Получайте!

И тут же, чуть придя в себя, закричал своим:

— Стоять! Стоять за завалом! Не идем вперед, там пищали!

А в голове бухало радостное: «Сможем! Сможем! Сможем!».

И на третий раз так бухнуло, что у него аж ноги подкосились, и Санька, раскинув руки, осел на бревна.

И не он один. Все казаки вокруг закачались, да что там — весь мир покачнулся! И атаман вдруг понял, что грохочет не у него в голове, а в ушах.

— Чо за нахрен, — ошарашенно произнес он. С трудом встал на ноги и отошел чуть назад, повернувшись в сторону грохота.

Справа над самой северной частью крепостной стены в воздухе стоял столб пыли. Хотелось добавить: до небес; но это, конечно было бы преувеличением. Пыль плавно оседала, и взору Дурнова открылась ужасная картина: кусок стены был просто раскурочен. Обломки бревен бревенчатого сруба торчали во все стороны вывороченной грудной клеткой, а груды хряща, которым тот сруб был набит, осели вниз. И сейчас представляли из себя горку ниже человеческого роста.

Стену взорвали.

«Ахренеть! — у Дурнова мелко задрожали руки. — Все эти дни они делали подкоп. Вот суки… Подорвали нас. Подорвали!».

Он смотрел на новый пролом совершенно обессиленно. У него не было сил выкрикивать, он даже не знал: а что орать… Санька видел, как к новому пути спешно подтягиваются новые сотни войска Шархуды, а те, кто бежали от атаманова отряда, снова возвращаются.

«Ну, что я тут смогу… Только пойти и сдохнуть с мечом в руке» — Дурному вдруг показалось, что даже на это у него не осталось сил. Еще немного — и он просто упадет… Да так и останется лежать. Бейте. Режьте. И все-таки он увидел, как, бросив пушки, к новому пролому устремился Нехорошко Турнос. Подняв оставшийся резерв, с перначом в левой (еще целой) руке он несся впереди всех, изрыгая проклятья. Туда же стягивались все, кто мог: последние бойцы — с дальних стен, крестьяне — из защитных ям. Все почуяли, что настало время последней драки. От которой не отсидеться.

Кто-то ухватил Саньку за ворот кольчуги и резко потянул.

Глава 59

— Драться давай! — рыкнул «Делон» и всадил свою «полячку» в чье-то неосторожное плечо.

И Санька стал драться. Позабыв обо всем вечном и великом, он лишь следил за тем, чтобы рубить по врагам и не дать оным попасть по себе. Раз за разом. Раз за разом. Всего-то делов! И молился о том, чтобы эти треклятые враги кончились раньше, чем закончатся темноводцы.

Только шансов на это было мало.

Здоровенный восьмизнаменник в островерхом шлеме пробился в первые ряды и принялся охаживать атамана саблей. Дурной извернулся и провел драконьим мечом пару ответных атак, но кавалерист ловко принял оружие лоча на небольшой круглый щит. Маньчжур был свеж, полон сил и жаждал крови.

— Сука ты такая, — без особой злости прошипел Санька. — Ничо, и не таких урабатывали…

Но уработать не выходило. Конник уже начал радостно скалиться, предчувствуя победу, но тут откуда сбоку маньчжуру прилетело в ногу. Тот с шипением перекосился, опустил щит… в тот же миг мимо уха атамана пролетела пищаль. Широкое лезвие багинета вошло прямо в оскалившееся от боли лицо. С этим выражением восьмизнаменник и упал на бревна, утаскивая за собой эрзац штыка.

— Ну, или так, — перевёл дыхание Санька и едва увел клинком в сторону копье, которым его шырнул новый враг,