– Я понял, – я подвел его к двери и ткнул в звонок. Боря сокрушенно качал головой, когда в двери закашлялись замки, я прошептал ему очертания роли: – Цурко, Марианна Александровна. Внучка наркома. Племянница – тех. Братьев. Одинока. Хромает.

– Проходите. Оботрите обувь. Сапоги поставьте на комод, а то щенок достанет, – за ней таскался косматый чау-чау, похожий на мягкую мебель с начесанной проститутской гривой. – Его оставили на улице в корзинке с одеяльцем, флаконом собачьего шампуня и специальными палочками – чтоб было что погрызть, когда начнут резаться зубы. Присядем.

Образ ее совершенно стерся, хотя я почти уверен, что седина гладко зачесана к затылку и заколота, и очки, учительница на пенсии. Мы, как троечники на переэкзаменовке, украдкой переглядываясь и сконфуженно подталкивая друг дружку, подсели к пустому столу.

– Прежде чем мы начнем разговор, – строго улыбнулась она, то есть разговор-то мы обязательно начнем, вы только обманите меня для начала, – я должна понять, с каких позиций вы интересуетесь личностью наркома Цурко… Не собираетесь ли лить воду на мельницу тех писак, кто сомневается, что нарком продовольствия и торговли Цурко падал в голодные обмороки на заседаниях Совнаркома, и предлагают ради очернения опубликовать нормы довольствия жителей Кремля, переименовать обратно в Алешки город Цурковск на Украине и отменить обзорную экскурсию «На теплоходе на родину наркома»?

– Неужели вы думаете, что биография вашего деда, первого председателя Госплана, может дать хоть малейшей повод для сомнений в его высочайшем моральном облике? – горько усмехнулся Боря. – Даже пристрастному взгляду не удастся обнаружить хоть что-то, что может бросить даже крохотную тень… Марианна Александровна! Кружок «Познай свое Отечество», что мы с коллегой, – он брезгливо показал на меня, – создали для школьников Саратова, совсем не просто так начинает свою деятельность с изучения личности А. Д. Цурко, – Миргородский развел руками. – С кого ж тогда еще начинать? Семь топонимических объектов названы его именем!

Она облегченно рассмеялась:

– А то меня пытают журналисты: неужели вам дедушка так ничего и не оставил? А он показал на Конституцию РСФСР: вот мое завещание! В пятьдесят семь лет умер. Наверное, Сталин помог умереть. – И ушла включить чайник. Потянулись часы…

– Семья наша большая… Похоронены на Новодевичьем – восемь человек в одной могиле. Сам Цурко в кремлевской стене. Я долго добивалась, чтобы мать к нему подзахоронить. Дважды Горбачеву писала, платила за хранение урны на Донском – тайно от меня проверили моральный уровень мамы, но, к счастью, институт марксизма-ленинизма дал положительное заключение, вот – смотрите фотографии… – Березы, утянутые дамы, крылечки усадеб, господа в котелках, мальчики в матросках на деревянных конях, лобастые гимназисты в длинных шинелях, лошади, телеги, лысые куклы, на некоторых фото, словно белые ногти, вырезанные лица «врагов народа»; известные фото, лица вырезаны по центру, а все равно вспомнить не могу, кто на этом месте – люди правды добились своего. – Вот мама, – на лавочке, в коротеньком платье, так похожа на мою дочь; а фотографии показывает хромая старуха, отдавшая все силы, чтоб вмуровать маму в кремлевскую стену. – Столько было детей, столько внуков… А вы знаете, у внуков наркома нет ни одного ребенка… Как оборвалось. Только у Ираиды была девочка, Оля.

Я отметил «была», Боря половецки подобрался, залил в себя чай болезненными лекарственными глотками, переждал «Мы жили большой семьей до тридцатого года в Кремле в трехэтажном доме на Коммунистической улице, над нами семья М., ужасно невоспитанные дети – летели игрушки из окон. Улица имела пустынный вид, все больше встречались заслуженные вдовы – Дзержинская, Орджоникидзе, потом переехали в Дом правительства, квартира 311, 16-й подъезд, пятый этаж…» – и мимоходом зашел на цель:

– А Ираида, вы сказали, это дочка… э-э?

– Петра. Вот он.

Мы вцепились в фотографию размером с социалистическую поздравительную открытку – в кремлевской квартире наркома гости в три ряда, человек тридцать, я осматривал женские лица – что-то особенное должно быть, я сразу узнаю ее…

– Петр слева внизу, в очках. Рыжеватый. Какой-то чужой ребенок у него на руках. Делегацию принимают.

– А был еще брат… э-э, Дмитрий, что ли?

– Вот, справа внизу, – что-то подтаяло в ней, – блондин с серыми глазами – это Дмитрий. На певца Лемешева похож. Фамильная черта – припухлость возле глаз. – И добавила: – Сыновья имели сильные натуры и нежные души.

– А как сложилась судьба Дмитрия? – быстро спросил Боря, решив копать там, где помягче.

– Дослужился до полковника. Из Испании привез куклу, щеголял в испанском костюме. А в тридцать восемь лет, перед самой войной, вдруг женился на двадцатидвухлетней, – она с омерзением выговорила, – бабе. Оказалась стервой. И разменяла фамильную квартиру. Мы ее ненавидим.

– А до этой женщины Дмитрий… не был женат? – с обреченностью наспех обученного сапера попробовал почву Миргородский и брякнул: – На Петровой.

– На Петровой? Да, успел жениться и на Петровой. Откуда он ее взял, неизвестно. Вроде бы привез из Китая. Интеллигентная такая женщина. Тетя Тася. На похоронах ее столько послов собралось. Нет, фотографии ее у меня не сохранились. Хотя много было… Куда-то подевались. Она стала потом женой Петра, и они продолжали жить в одной квартире, но уже все было так спокойно, что никто неловкости не замечал.

Как заметил видный русский педагог Симон Соловейчик, если ученик заканчивает отвечать, а учитель молчит, в шестидесяти случаях из ста ученик находит кое-что добавить.

– А перед войной у тети Таси и Петра что-то произошло. У него родилась внебрачная дочь Маша. Он ушел на фронт и погиб. У нее от какого-то немца из Коминтерна, Вендта, родился внебрачный сын, дебил. Немца репрессировали. Она уехала в Америку, Ираиду с братом отправила к нянюшке в Рязань. Судьба Дмитрия осталась неизвестной. Какой-то человек прислал письмо, что они попали в окружение. Мы пытались узнать, но будто ктото, – она закатила глаза на руководство, – посоветовал: лучше не пытайтесь. И вот квартира осталась в руках этой стервы, его молодой жены. – И повторила: – Мы ее ненавидим.

Мы заметали следы еще полчаса, и, только втыкаясь в обувь, Боря еще раз шагнул туда:

– А тот мальчик, сын Петровой и немца, где он теперь?

– В интернате. И, конечно, никого не помнит, не узнает.

– Спасибо, – и я тоже решил наудачу: – А вы ничего не слышали про дипломата Уманского, он жил в вашем доме, на первом этаже…

– Да, он был вхож в семью. Знаком с тетей Тасей. – Ей казалось, что мы уходили, она ослабела и продолжила, сама не понимая зачем. – Знаком. И даже очень.

Я чуял себя полуторатонной авиабомбой, летящей точно в пароходную трубу. Немец Вендт, Венд? Вент? – переспрашивать неудобно.

В пятницу утром я промчался по красной линии от «Университета» до «Красных Ворот» и с добрыми предчувствиями поднялся на второй этаж объединенного архива ЗАГСа г. Москвы; накатал заявление заведующей кратко и сильно: «дипломат Анастасия Владимировна Петрова, автор словарей и самоучителей английского языка», «сохранить память незаслуженно забытого ветерана МИДа».