– Даже больше, чем раньше. Но это не значит, что я его прощу. Мы просто должны дать ему возможность искупить грехи.

– То есть дать второй шанс?

Уинифред пожала плечами. Ей не хотелось, чтобы Келлингтон думал, что она выгораживает Стеллана – в первую очередь она руководствовалась прагматическими соображениями.

– Пожалуй, можно сказать и так, если тебе угодно окружать романтическим флером каждое мое слово.

– Я говорил об этом с Дарлингом. Кажется, он придерживается мнения, что все заслуживают второго шанса.

Сглотнув, Уинифред покачала головой. Знает ли Келлингтон, что это Теодор убил Уоррена, а не она? Знает ли, как его сердце может отравлять ненависть?

– Не совсем. Тедди придерживается мнения, что любовью можно оправдать все. Что бы человек ни натворил, он его простит просто потому, что любит.

– Но ведь так нельзя. Не все заслуживают прощения. Он не заслуживает.

– Ты так сильно ненавидишь Стеллана?

Юноша не ответил, и Уинифред добавила:

– Если да, то поверь, себя он ненавидит намного сильнее.

Келлингтон задумчиво кивнул и сомкнул веки.

– Думаю, если бы он понимал, что его жалеют, это стало бы для него худшим наказанием.

– О, это он отлично понимает, – мрачно заверила Уинифред.

Келлингтон высадил ее на прежнем месте – на углу, у лавки, торгующей посудой. Из-за сильного ветра торговец снял хлопающие белые тряпки, повешенные вместо штор в пустых рамах. Посуда, расставленная на циновках, покрылась слоем дорожной пыли. На переднем ряду белых фарфоровых пиал под налетом угадывались очертания красных китайских драконов. Уинифред тронула чашку, пальцем стирая с рисунка грязный слой, и постаралась не вздрогнуть, когда в окне вдруг появился старик-китаец.

Он был таким же, каким она его запомнила – длинная белоснежная борода, повязка на голове. Некогда бывшие темными радужки побледнели и приобрели голубоватый оттенок – теперь их прятали от света складки кожи на веках. Он застыл перед прилавком, молча глядя на Уинифред, и она спросила:

– За сколько вы продаете эти чашки?

Торговец, моргнув, продолжал молча смотреть на нее, и Уинифред подавила желание топнуть от досады. Неужели он не знает английского?

– Мне нужно кое-что у вас узнать, – медленно, четко выговаривая каждое слово, сказала она. – Вы понимаете меня?

Старик пальцем показал на свой сухой, впалый, вечно шевелящийся рот, а затем помахал ладонью перед лицом – мол, не понимаю. Уинифред, изображая надменную дурочку, закатила глаза и капризно произнесла:

– Бросьте. Вы наверняка знаете хотя бы, как называются деньги. Фунт, шиллинг, пенс. – Она потрясла ридикюлем и, не отрывая требовательного взгляда от лица старика, добавила: – Ну хорошо. Тогда я могу взять задаром хотя бы вот эту разбитую чашку?

Глаза торговца слегка расширились, и он машинально опустил взгляд на прилавок. Ни одна из множества пиал не была разбита или даже треснута. Осознав свою ошибку, он поднял голову и встретил ледяной взгляд Уинифред.

– Значит, ты все-таки говоришь по-английски, – заметила она. – Чудесно.

– Что нужно? – произнес он с сильным акцентом, шамкая губами.

– Я хочу узнать кое-что о «Золоте дракона», – ответила Уинифред и поднесла к его лицу блестящий соверен – такой красивый, что ей было жаль с ним расставаться. – Ответишь – получишь настоящее золото.

– Что хотеть узнать?

– Опиумщик оттуда жив?

– Мертв, – ответил старик, не сводя глаз с монеты. – Сегодня утром мертв.

– Сегодня? – поразилась Уинифред.

Девушка быстро подсчитала в уме дни. Она столкнула его с лестницы два дня назад. Неужели он медленно умирал все это время?

– Допустим. А владелец, мистер Парсон, сегодня появлялся там?

Старик отвел взгляд от монеты в ее пальцах и приподнял складки кожи на лбу – то место, где, судя по двум островкам жиденькой растительности, когда-то были его брови.

– Сегодня утром мертв, – настороженно повторил он и стиснул тонкие коричневые пальцы. – Мертв.

Уинифред едва не выронила монету. Парсон тоже погиб?!

– Как это произошло? – спросила она, но торговец указал на деньги. Уинифред сузила глаза. – Сначала говори.

– Разбить голова. – Он изобразил руками, как нечто тяжелое резко опускается на голову Парсона, а потом вдруг зачмокал языком, будто этой страшной картиной раззадорил себе аппетит. – Кровь. Голова.

Чувствуя, как ее собственная голова кружится от новостей и знакомого запаха рыбы и гнили, Уинифред отдала старику соверен и зашагала в проулок, через который бегали чумазые дети, раздетые до пояса. Там она оперлась об остов разобранного на части деревянного экипажа, похожего на скелет огромного животного, и перевела дыхание.

Парсон мертв, и, по сути, это значит, что кто-то следил за ним достаточно пристально, чтобы распознать в нем предателя. Или кто-то следил за ней и уловил ее связь с Парсоном. Но неясно, кому могла понадобиться его смерть. Для Холбрука он не представлял угрозы. Неужели это Даск? Но как он мог узнать, что Парсон собирается выдать его секрет? В кабинет Даска пробралась Уинифред – даже если она и оставила после себя улики, след никак не мог привести к Парсону, из страха и осторожности отсиживавшемуся в пабах.

Еще это означает, что последняя ниточка, ведшая к Холбруку, оказалась обрезана. Если Дарлинг вернется ни с чем, им останется только ждать, пока Холбрук сам не захочет их найти. К тому времени Лаура может уже умереть.

Уинифред хотела потереть рукой глаза, но вовремя вспомнила, что касалась грязной чашки. Постояв в проулке еще с минуту, она двинулась к черному ходу «Золота дракона». Остановившись у липкой, покрытой чем-то желтым кирпичной стены, она выглянула из-за угла, стараясь не коснуться кладки и не показывать голову.

У самого входа низкого здания с крышей-пагодой на четвереньках, спиной к Уинифред, стоял китаец с перебинтованной головой. Она с облегчением узнала в нем мужчину, которого столкнула с лестницы. По крайней мере, он жив. Сначала Уинифред подумала, что опиумщик молится, но, присмотревшись, похолодела: он водил тряпкой по порогу, а когда принялся ее выжимать, в ведро заструилась красная вода.

Уинифред обвела взглядом тупик, на который выходил черный ход, и почти у самой двери увидела что-то темное. Воспользовавшись тем, что опиумщик драит ступени, она шагнула из-за угла.

Темной кучей на земле оказался труп Парсона, накрытый куском грязной рогожи, слишком коротким, чтобы прикрыть две ноги в чистых лакированных ботинках. Там, где вместо головы теперь было месиво из мозга, крови и обломков черепа, на грубой ткани расплылось бурое пятно. Под плечи, шею и все, что осталось выше, был подложен плоский деревянный ящик, но и он успел пропитаться кровью.

Чтобы размозжить голову человеку, требуется недюжинная сила. Кто сумел поднять что-то настолько тяжелое, чтобы