сюда пускаю, — признался Анеас и позволил кремневому ножу развеяться. — Здесь что-то не так.

Гас-а-хо открыл клюв и хрипло крикнул.

— Брат. Это не просто шишка. Ты умер. Среди моего народа ты бы принял новое имя и взял новую жену. Ты побывал в далекой стране, и нам нужно знать, что вернулся тот же, кто уходил.

Анеас смотрел на свое дерево. Это было то же самое дерево, но оно изменилось. На коре появились рубцы, среди листьев прятались тени. И хуже того — некоторые артефакты исчезли, а на их месте возникли новые.

— Как я могу быть другим человеком?

— А как ты можешь оставаться прежним? Ты был мертв. Я потерял тебя, брат. Тебя больше не было среди живых. Ирина нашла труп.

— Ирина, — тихо сказал Анеас.

— Послушай меня.

Гас-а-хо внимательно смотрел на дерево Анеаса, на заросли ежевики за ним, на следы заклинаний и остатки воспоминаний. Он принюхивался, как охотничья собака.

— Ты ощущаешь что-то… странное в Смотрит на Облака?

Анеас задумался, и солнце его разума затянули тучи. Он боялся.

— Я ведь не из богов, чтобы играть с твоим разумом. — Гас-а-хо покачал головой. — Что-то здесь не так.

Он пошарил человеческой рукой в зарослях ежевики и вытащил старый колчан из оленьей шкуры. В нем торчали колючки, но плотную шкуру они не пробили.

— Он принадлежал отцу! — Анеас взял колчан. Он был уверен, что колчан висел на дереве, — и тут же заметил обломанную ветку.

Гас-а-хо рылся в ежевике.

— Что-то не так со Смотрит на Облака. Я так думаю, и Ирина так думает.

Он нашел стрелу, затем другую, третью, и Анеас послушно складывал их в отцовский колчан. К тому времени Гас-а-хо забрался глубоко в кусты.

— Там только сосновые иголки и камни, — сказал Анеас.

— Тут след.

Анеас полез за шаманом. Отчасти он осознавал, что все это очень опасно. Тропа оказалась намного длиннее, чем должна, она вилась в зарослях ежевики и пересекала небольшую речушку с водой коричневой, как старая кровь. Анеас знал, что весь его Дворец воспоминаний не настолько велик, и хорошо понимал, что вокруг очень темно. Он хотел найти свой чистый источник и свой камень, а они пропали.

— Мне страшно, — сказал он. — Я не могу больше колдовать.

— Да, — согласился шаман, — это естественно. Но меня учили водить людей в путешествия духа. Ты был мертв. Здесь все изменилось. Иди по следу, и найдешь, что тебе нужно.

Они шли дальше, и темнота густела, так что Анеас боялся оторвать взгляд от грязно-коричневой тропы. Ежевика цеплялась за его руки, пока не закапала кровь. Кровь падала на тропу. Тропа пропиталась кровью.

— Такие путешествия обычно безопасны для молодых и неопытных, — сказал Гас-а-хо. — Чем ты старше и чем больше видел, тем опаснее эти места. — Он остановился. — Дальше я идти не могу.

Он улыбнулся, и его улыбка и уверенность на мгновение согрели Анеаса.

— Что бы тебя ни ждало, оно будет ужасно. Это не простая прогулка, в конце которой тебя будет ждать черепаха или ястреб. Но ты нужен нам. И что бы там ни оказалось, ты можешь с этим справиться. Я обещаю. Помни, что это ты сам. Только ты.

Шаман отступил. Тропа под ногами захлюпала, а босые ноги шамана стали красными в дрожащем свете. Теперь они оба стояли в зловонном болоте, и это было болото крови. Анеас прошел мимо Гас-а-хо и отправился дальше.

Идти было недалеко.

Он вышел на поляну — и это была его поляна для заклинаний и в то же время не она. Камень остался прежним, дерево, которое вроде бы росло в нескольких милях позади, стояло здесь, хотя каким-то образом они наткнулись на пруд с другой стороны. Дерево заросло лишайником и казалось мертвым.

Воды он не увидел: пруд заполонили трупы.

В эфире он узнал их всех. Они лежали во всей неприглядности смерти, раздавленные, посиневшие, некрасивые. Тут была Гауз Мурьен, его мать, и был Прыщ, и был Та-се-хо, и Рикар Фитцалан, и де ла Мотт, и конюх Энтони, его первая любовь и первая смерть, которой он стал причиной. И Пруденция, наставница Габриэля, была тут, и двое мужчин, которых он убил, чтобы сохранить тайну, и женщина, которая любила его и которую его мать обратила в прах.

Кажется, увидев ее, он понял, что это сон, порождение его разума, как и сказал Гас-а-хо.

Анеас сделал несколько глубоких вдохов. У него за спиной появился Гас-а-хо.

— Как думаешь, что ты должен сделать? — спокойно спросил он.

Анеас заставил себя взглянуть на груду трупов.

— Думаю, очистить источник.

— Когда ты закончишь, мы раскурим трубку, — кивнул Гас-а-хо. — Ирина рядом, в реальности. Мы не можем помочь, но мы здесь.

— Разум не так уж и сложен? — с горечью сказал Анеас.

— Очисти источник.

Анеас прошел по заболоченному лугу, хлюпая по крови. Ему показалось несправедливым, что крови так много и она такая свежая, но символизм был очевиден.

Он наклонился. На вершине купи лежал Прыщ, старый повстанец. Анеас поднял его за плечи. Вес мертвого Прыща показался невероятно реальным, его голова бессильно повисла, зубы щелкнули, когда захлопнулся рот.

Просто сделать это.

Он оттащил Прыща во тьму. Тьма оказалась прохладной тенью еловых ветвей, вблизи она больше не была ужасной. Анеас осторожно положил Прыща на сосновые иглы и поплелся обратно к куче трупов. Вторым был Та-се-хо. Старый охотник ничего не весил. Убившая его рана зияла страшной дырой, петля кишок вывалилась и цеплялась за ежевику. Анеас положил старика и протолкнул скользкую кучу обратно в рану. Поскольку дело происходило в его разуме, он протянул руку и заживил рану. Затем он поднял старого охотника и отнес его в лес.

На зеленой траве появилось пятнышко золотого света, и труп Прыща исчез.

— В эту игру символов можно играть вдвоем, — храбро сказал Анеас, хотя по его лицу катились слезы, а в горле горела странная надежда. Он положил пришедшего из-за Стены в солнечное пятно и отвернулся, боясь даже смотреть.

Мать была самой тяжелой. Он даже не думал, что считает себя виновным в ее смерти, он даже не заметил этой вины, но пока он нес ее худощавый гниющий труп, окоченевший, скользкий и отвратительный, он думал об Орли, о своей ненависти к нему. Анеас был слишком умен, чтобы не понимать самого себя.

Он положил Гауз в расширившийся круг солнечного света, где возник курган. Опустился на колени на некоторое время, а потом вернулся и взял Фитцалана.

Было что-то особенно омерзительное в прикосновении к мертвому телу, которое вожделел при жизни.