причинили ему в дни вражды и войны. Он же, сидя на пиру и видя, что короли беспечно пируют и далеки от всякого подозрения, начал по причине врожденного коварства своего раздумывать, какое место было бы удобно для засады. На третий день пиршества, когда уж спустился ночной мрак, по знаку Свена были принесены мечи и [люди его] набросились на беспечных королей и неожиданно закололи Кнута. Когда убийца направил удар в голову Вальдемара, тот, быстро вскочив, сбросил светильник и, благодарение богу, ускользнул в темноте, получив одну только рану. Бежав в Ютландию, он привел в движение всю Данию. Тогда Свен объединил войска Зеландии и морских островов и переправился в Ютландию, чтобы покорить Вальдемара. А тот, выведя войско, вышел навстречу ему с большими силами, и недалеко от Виберга началась битва. И был убит в тот день Свен, и все мужи его тоже, а Вальдемар получил королевство Данское и стал правителем мира и сыном мира»[490].

В этом сюжете показательна неоднозначная оценка Свена: он рассматривался как легитимный правитель, действия которого приобретали все более негативный характер, до тех пор пока не завершились братоубийством и последовавшим за тем возмездием. Напротив, позитивная оценка Вальдемара I сближает труд немецкого хрониста с датскими хрониками, также как и осуждение убийства Кнута Лаварда. Одинаковое отношение к образу правителя-мученика придает как датской, так и немецкой хронике агиографический оттенок.

В «Деяниях данов» Саксона Грамматика о Магнусе, сыне Нильса, говорилось, что он «совершил ужаснейшее преступление, став однажды убийцей своего кровного родственника, и [с тех пор его имя] известно как образец [самого низкого] предательства», так как «большинству связанных с Магнусом либо кровными узами, либо узами дружбы людей была ненавистна удачливость Канута, ведь ничто так не питает зависть, как большая доблесть того, кого считают себе равным». В отличие от Гельмольда, Саксон Грамматик утверждал, что мать Магнуса пыталась примирить его с Кнутом Лавардом, а ответственность за усиление вражды между ними возлагал на Хенрика Скателара, который подозревал Лаварда в причастности к бегству своей жены. Вместе со своими сообщниками Уббо и Хакуином Хенрик обвинил Кнута в том, что он стремится ускорить кончину короля Нильса и присвоить королевскую власть. Кнуту удалось оправдаться от этих обвинений на тинге, но продолжение интриг послужило стимулом для Магнуса, который «начал действовать так, будто получил от своего отца позволение самому позаботиться о своей судьбе и избавиться от соперника. Пригласив к себе Хенрика и тех, кто ещё прежде согласился стать ему товарищами в совершении его злодейского намерения, он велел им поклясться в том, что они будут честно хранить молчание о том, что он им сообщит. К ним он добавил ещё и [некоего] Хаквина, который и по прозвищу, и родом был ютландец. Хотя было известно, что этот человек женат на сестре [самого] Канута, ни у кого из участников [этого разговора] не возникло и тени сомнений в данном им слове. При этом, проводя свои долгие и тайные совещания друг с другом о том, какие именно полные опасности смерчи и несущие смерть тяготы обрушить на святую голову Канута, эти заговорщики предпочитали плести нити своего гибельного замысла, лёжа на земле. Делалось это для того, чтобы они, если окажется так, что их заговор будет раскрыт, могли бы, не рискуя навлечь на себя опасность, поклясться, что ни стоя, ни сидя не строили козней против жизни Канута. В положении [своего тела] они видели для себя средство, с помощью которого можно сохранить свою совесть чистой, не ведая, что тот, кто лукаво играет словами своей клятвы, все равно будет [считаться] виновным в клятвопреступлении. В своей притворной и фальшивой простоте они полагали большим преступлением безбожие в словах, чем в поступках, считая, что насилие над верой состоит не в том, что бездумно творят руки, а в том, что произносят губы.

Когда Хаквин Ютландец понял, что начатый вполне пристойно разговор под конец превратился в обсуждение козней против жизни Канута, он, не желая, чтобы показалось, будто бы он хочет играть роль разбойника по отношению к близкому ему человеку, немедленно вышел из круга участников этого опасного разговора и покинул собрание. Предводитель заговорщиков предупредил его, что он не должен разрывать уз данной им клятвы, на что тот ответил, что не станет ни помощником им в их замыслах, ни предателем. Однако [я полагаю,] было бы лучше, если бы он заранее дал знать [Кануту] об [угрожающей ему] и незаслуженной им опасности, чем своим молчанием оставил ее в тайне.

Между тем Магнус, желая за [показным] дружелюбием скрыть свои коварные замыслы и с помощью лукавства и хитрости избежать любых подозрений, решил, что будет разумно, если первым делом он заключит и обманным образом поклянется [соблюдать] договор о взаимной дружбе с тем, чьей крови [в действительности] жаждет сильнее всего, [заверив при этом всех], что значимостью священных обетов он хочет лишь еще более упрочить узы родства, [связывавшие его с Канутом]. Чтобы с помощью притворного благочестия скрыть все следы [замышляемого им] злодейства и дабы [никому] не показалось, что он носит в себе какие либо изменнические и тайные планы, свои самые недобрые приготовления он попытался коварно скрыть за личиной преданности вере. Собрав в Сьяландии множество благородных людей, незадолго до праздника Рождества Господня он пригласил на пир в Роскильдию Канута, объявив при этом, что намерен предпринять благочестивое путешествие в чужие страны. Кроме того, [на время своего отсутствия] он назначил Канута опекуном своей супруги и детей, поручив ему заботиться обо всем своем имуществе.

Жена Канута Ингибурга (Ингиборг Мстиславна, внучка Владимира Мономаха. – Д. Б.), случайно узнав от некоторых, кто был посвящен в замыслы [Магнуса о готовящемся покушении], тотчас же послала своему мужу письмо, в котором просила его остерегаться ловушек, приготовленных [врагами] для того, чтобы лишить его жизни. Тот же, посчитав, что присланная ею весть связана не с раскрытием какого-то настоящего покушения на него, а с обычными женскими страхами, не стал принимать ее увещеваний всерьез и заявил, что верит Магнусу ничуть не меньше, чем предчувствиям своей супруги. И если бы Судьба захотела дать ему столь же [добрый] совет, как и его супруга, он, конечно же, смог бы избежать расставленной [для него] западни и в своей доверчивости не попался бы на крючок чужой злобы.

Между тем торжественные празднования знати в Роскильдии продолжались четыре дня, и, когда общее застолье уже закончилось, Канут и Магнус решили провести остаток святого времени раздельно, [каждый в своем] шатре. В один из