Ленор бросила короткий взгляд на Кинэна. Он молчал, растерянно глядя на свою свечу.

– Мы стареем, – тихо сказала Ленор. – Посмотрите на себя.

– Стареем? Ты спятила?! – Феннер увидел тело своей девушки, выругался. – Знаешь, что я обо всем этом думаю, Ленор? – спросил он и, не дожидаясь ответа, задул свою свечу.

Тишина. Две свечи стоят на столе. Кинэн и Ленор, не моргая, смотрят на дрожащее пламя. Глаза поднимать страшно, потому что напротив – постаревшее, незнакомое лицо.

– Так мы умрем раньше, чем настанет утро, – говорит Кинэн.

Ленор кивает. Страх и растерянность приносят в голову пустоту.

– Нужно найти немого старика, – говорит Кинэн. – Он дал нам эти свечи, так что…

Одиночество. Ленор кажется, что она чувствует, как старость ощупывает ее тело, ищет самые аппетитные участки. Дождь стихает. Лишь ветер свистит за стенами дома – не сбежать – страшно, что задует свечу, а оставить ее здесь и того страшнее.

– Господи, помоги нам, – шепчет Ленор, глядя на дрожащие языки желтого пламени.

Она смотрит на сломанные часы на столе у окна. Оглядывается. Часы над старым прокопченным камином тоже стоят. «Сколько же уже нет Кинэна? Час? Минуту?» Ленор слышит стук в дверь. Хочет слышать стук. Поднимается на ноги, идет открывать.

– Кинэн? – спрашивает она, вглядываясь в ночь.

Сквозняк забирается в дом.

– Что ты делаешь? – слышит Ленор голос Кинэна, оборачивается. Он стоит на лестнице. По гостиной гуляет холодный ветер. Пламя свечей дрожит, дрожит, дрожит…

Сначала радость, затем стыд. Ленор захлопывает дверь, прижимается к ней спиной. Одна из двух свечей погасла. Тело Кинэна все еще продолжает скатываться по лестнице вниз. Мертвое тело. Ленор плачет. Тихо. Беззвучно. Стоит возле стола и смотрит, как догорает ее свеча.

Увидит ли она утро? Хватит ли свечи, чтобы дать ей возможность увидеть рассвет? А что потом?

Ленор видит свои морщинистые руки, чувствует, как бьется в груди сердце, дыхание тяжелое, вырывается изо рта со свистом.

Кто-то открыл шторы. Или же они уже были открыты?

Ленор села на старый диван. В руках ее догорал огарок свечи. Думать больше ни о чем не хотелось – только смотреть. Смотреть, как начинается рассвет.

Бонни умерла в четыре года. Ее старшему брату было шесть, а младшей сестре только исполнилось два, так что маленькая Аспен даже не заметила перемены. Почти не заметил и Сэм – старший брат. Лишь было странно, что родители выглядели какими-то через чур серьезными, но затем скрасилось и это. Жизнь медленно вошла в свое русло. Сэм отправился в школу, следом за ним пошла и Аспен. Чуть позже родители рассказали им о смерти Бонни, отвели на кладбище. Надгробие было белым и изображало ангела. Аспен не знала почему, но после, долгие годы, это надгробие было единственным, что ей хотелось рисовать. Сначала мать нервно реагировала на эти рисунки, затем смирилась, особенно если учесть, что рисунки с каждым годом становились все лучше и лучше.

Первый рисунок своей мертвой сестры Аспен сделала, когда ей исполнилось девять.

– Кто это? – спросила ее мать.

– Бонни, – растерянно сказала Аспен.

Пауза и после фальшивое притворство, что ничего не произошло. Оставшийся день Грэйс не сводила с дочери глаз, затем решила, что виной всему ее старший брат.

– Это ты научил ее делать этот рисунок? – накинулась она на сына.

Он молчал, опустив голову.

– Вот подожди, придет отец, – пообещала ему мать.

Но с отцом разговор выдался не более содержательным, чем с матерью. Гарри Арндт задал сыну пару вопросов, затем прописал звонкую затрещину. Сэм расплакался, убежал, долго не разговаривал с отцом, затем все притворились, что ничего не случилось. Попытались притвориться. Притвориться до тех пор, пока в их доме не появились голоса.

Их слышали все. Словно потусторонний мир решил устроить в их старом доме среднюю школу. Дети шумели и шумели, бегали, смеялись, рассказывали похабные анекдоты…

Следом за голосами появились запахи. Сначала запах сигарет в ванной комнате, за который долго доставалось Сэму. Незаслуженно доставалось. Затем запахи пота, туалетной воды. В гостиной вечерами гремели удары баскетбольного мяча, звенел обруч, скрипел паркет, пахло резиной, раздавались голоса группы поддержки…

Первые дни семья Арндт пыталась притворяться, что ничего не происходит, но сначала признались друг другу брат и сестра, затем муж и жена и наконец, покинув дом под предлогом сходить куда-нибудь поужинать, было решено, что назад они уже не вернутся.

Агента звали Эрик Шепард, он выслушал Гарри Арндта, подсчитал за сколько удастся продать его прежний дом, вычел комиссионные, задумчиво почесал лысеющий затылок и сказал, что после продажи сможет подыскать что-то достойное, но немного поменьше.

– Мне нужен дом прямо сейчас, – признался Гарри Арндт. – Мы живем с семьей в отеле, и я совершенно не хочу объяснять почему.

– Хорошо, – агент улыбнулся, словно знал уже давно всю историю, спросил, какой сумой располагает семейство Арндт на данный момент и пообещал позвонить.

Вернувшись домой, Гарри и Грэйс вывели своего сына на улицу и долго объясняли ему, что на покупку нового дома придется потратить его фонд на обучение. Сэм кивнул и сказал, что все понимает.

– Правда? – недоверчиво спросила мать.

– Так ведь лучше для всех будет, – Сэм вздохнул, посмотрел на отца, – тем более, когда ты продашь старый дом, то этот фонд можно будет восстановить, ведь так?

– Конечно! – спешно закивал головой отец. – Может быть, даже немного увеличить его…

Дом был новым, большим, но недостроенным. Некоторым комнатам нужна была внутренняя отделка, на кухне не было ничего кроме дешевого холодильника, плиты и стола. Двор был грязным. Повсюду валялись куски строительных материалов. Сарай нужно было сносить, так как поставлен он был явно на период строительства. И внешняя обшивка дома! От одного только взгляда у Грэйс начинала голова идти кругом.

– Считайте это выгодным капиталовложением! – суетился возле них агент Шепард. – Только представьте, каким этот дом будет, когда вы его достроите! А жить ведь в нем можно уже и сейчас!

– Представляю, сколько потребуется денег, чтобы все это закончить.