доверием народа, желает ли Франция сохранить его своим государем?» Результат плебисцита был поразителен. Громадным числом голосов Император был как бы переизбран снова. Триумф был полный, ослепительный, но и последний. Почувствовав твердую почву под ногами, Наполеон не устоял от искушений стяжания военной славы. Война с Германией началась в июле и, как известно, привела к окончательному затмению бонапартовской звезды и к исчезновению ее с политического горизонта.

Незадолго до нашего отъезда из Парижа мы получили известие о смерти в Дрездене единственного брата моего мужа Федора Дмитриевича, оставившего на нашем попечении шестнадцатилетнюю дочь свою Наталию. Он был женат на княжне Татьяне Николаевне Долгоруковой, но она болела нервным расстройством и находилась на излечении у доктора Роллера в Илленау близ Бадена. Сестра ее, графиня Толь, привезла к нам нашу общую племянницу и провела у нас с ней несколько дней. Мой муж был назначен опекуном совместно с дедом ее, князем Николаем Васильевичем Долгоруковым. Было много осложнений, вытекавших из взаимных отношений членов обеих семей, и много разговоров по этому поводу. В Петербурге мы решили все вопросы с матерью моей belle-sœur[685], княгиней Екатериной Дмитриевной Долгоруковой, властной и авторитетной старой дамой. Она была сестра гофмейстерины ее величества графини Протасовой и дочь бывшего московского генерал-губернатора, светлейшего князя Дмитрия Владимировича Голицына. Сама носила высокое звание статс-дамы. Положение ее в свете было важное, и она привыкла считать меня за ребенка, будучи дружна с моей бабушкой и другими лицами ее поколения. Она приходилась также родной бабушкой близнецам князьям Петру и Павлу Дмитриевичам Долгоруковым, получившим печальную известность в настоящее время вследствие участия, принятого ими в нашей революции. Петр заменял даже Муромцева в председательствовании в нашей злосчастной Первой думе.

Время идет вперед, и грустно думать, что оно уносит неудержимым потоком старые традиции и старые верования. К какому концу приведет нас эта быстрая смена и отмена всего, что считалось незыблемым? Это вопрос будущего. Ввиду нагрянувшей уже бури, необходимо держаться единственного якоря спасения — веры в Того, кто один мог сказать: «Небо и земля мимо идут — словеса же мои не мимо идут»[686].

Моя мать советовала мне в своих письмах не возвращаться еще в Россию, а довершить улучшение моего здоровья летним пребыванием за границей. Но меня тянуло домой. Главным побуждением к тому служила помолвка моей сестры с Александром Федоровичем Козеном и свадьба их, которая должна была совершиться в начале лета в Степановском. Мне было бы страшно грустно не принять личного участия в этом семейном событии. Новая обязанность наша в отношении Natachon, так звали нашу племянницу, поддерживала мое желание, которое мы решились исполнить. В мае мы возвратились в Петербург и разом окунулись в семейные интересы разнородного свойства. Natachon поселилась сначала у нас, но на лето уехала с княгиней Долгоруковой в деревню, так что я была свободна посвящать себя заботам нашей семьи. Великая княгиня Елена Павловна тотчас же по моем приезде приняла меня и долго расспрашивала о политическом положении Франции. Так как я близко следила за ходом дел и встречалась с людьми разных лагерей, то могла ответить обстоятельно на ее вопросы. Моя мать должна была уехать вскоре с Государем Цесаревичем и Цесаревной[687] в Новочеркасск, сестра моя осталась со мной, и мы вместе уехали в деревню, где уже ждал нас отец и где мы занялись приготовлениями к приезду нашей матери, жениха и тех родственников с обеих сторон, которые были приглашены присутствовать на свадьбе. Бракосочетание было совершено 5 июня [1870 года] в нашей домовой церкви; на моей сестре было венчальное платье, подаренное ей Государыней Цесаревной. После отъезда молодых и постепенно всех гостей мы остались в сравнительно небольшом обществе, состоявшем из моих родителей, моего брата, приглашенного нами на лето, доктора Волицкого, живописца Орлова и двоюродной сестры моего мужа графини Лидии Андреевны Ростопчиной. Она была дочерью брата моей belle-mère[688] графа Андрея Федоровича, ухитрившегося в продолжение тридцати лет промотать огромное состояние, оставленное ему его отцом. Дома в Москве, великолепные имения в лучших губерниях, картинная галерея, библиотека, знаменитый ростопчинский конный завод — все исчезло, как дым. Катастрофа завершилась в 68-м году. В упоминаемое мной время графиня Лидия скромно существовала на пенсию, дарованную ей милостью Государя, по ходатайству великой княгини Елены Павловны, прибавлявшей к ней известную сумму из своих средств. Она уже провела со мной в деревне прошлое лето до нашего отъезда за границу, и, перенеся со стоическим достоинством крушение всего благосостояния, к которому она привыкла с детства, она осталась по-прежнему веселой и оживленной, соединяя с ростопчинским юмором некоторую мечтательность матери, известной поэтессы[689], таланта которой она, впрочем, не унаследовала. Здоровье моего отца начинало нас озабочивать. Чтобы развлечь его, мы обе сыграли сюрпризом для него комедию «Comme elles sont toutes»[690], взяв третьим актером одного из наших соседей. В этой маленькой пьесе, которую я случайно купила в Париже, осмеивался слегка акцент и обороты речи русских, говорящих по-французски, и так как мы тоже в то время иногда посмеивались над этим, то она являлась как бы à propos[691] и дала нам возможность весело провести вечер. Мой отец был очень доволен нашим исполнением. Вскоре потом мои родители уехали вместе в саратовское имение Надеждино, и брат нас также покинул, уехав в Москву. Степановское уже принадлежало нам, т. е. мне и сестре, согласно дарственной записи, совершенной осенью 69-го года. Попечительство наконец было упразднено по уплате всех долгов, и мой отец, войдя в полное распоряжение своим имением, поспешил по свойственной ему доброте урегулировать еще при жизни все будущие отношения членов семьи касательно его наследства. Отдав нам в полную собственность имение Степановское, он оставил себе пожизненно усадьбу, на содержание которой отпускались из главной конторы особые средства, дабы устранить этим возможность какой-либо родительской зависимости от детей.

Когда мы остались почти одни, мои натянутые нервы сразу сдали, и вместе с упадком сил меня охватил поток мыслей, воспоминаний, стремлений, против которых я боролась, как могла. Главной помощью для меня была, кроме моего ребенка, устроенная мной маленькая больница. Доктор заведовал ею, имея помощником старого фельдшера, проживающего на покое пенсионера. Некоторые страдания нам удавалось облегчать; бедные больные меня любили и выражали это чувство ласкательными словами, свойственными нашему простолюдину. До сих пор помню некоторых из моих пациентов. Они меня трогали и утешали.

Чтобы избавиться от гнета моих неотвязчивых мыслей, я задумала написать роман; при объективной форме вымышленного рассказа я