отказался от всех командировок на ближайшие две недели. Не участвовал ни в одном комитете. Проигнорировал пятьдесят процентов звонков. Я появлялся в своем кабинете только для того, чтобы подписать документы и разгрестись с текучкой, которая накапливается как снежный ком, но меня это не парит. Я просто переложил свою работу на заместителей, и уверен, скоро это ружье выстрелит, но мне и на это плевать.

Забросив Мишу в сад, еду в мэрию, начиная рабочий день на час позже положенного.

Лоб моего секретаря прорезает морщина, когда я появляюсь в собственной приемной.

– Краше в гроб кладут… – бормочет, следуя за мной.

– Сделай кофе, – прошу ее, усаживаясь за стол.

Тру пальцами переносицу, глядя на лежащую передо мной стопку документов для подписания.

Принимаю входящий от главврача теперь уже горячо любимой мною больницы.

– Да? – говорю в трубку.

– Доброе утро, – здоровается Филимонов. – Ну что ж, проснулась наша красавица, – сообщает он.

Сжимаю пальцы в кулак, поднося его к губам и чувствуя, как внутри лопается пузырь напряжения, от которого четыре дня мне в глотку не лезло ни хера, кроме кофе.

– Еду… – сбрасываю вызов и встаю со стула, оттолкнув его от себя.

Он сам встречает меня в отделении.

Протягивает халат, со словами:

– Пять минут, не больше.

Киваю.

Надеваю бахилы и позволяю медсестре реанимации обработать свои руки антисептиком.

Автопилот, на котором я функционировал все это время, отключается только тогда, когда вхожу в палату и вижу повернутое ко мне пепельно-бледное лицо.

Вокруг кровати куча аппаратуры. У Оли в вене иголка.

Она просыпалась пару раз до этого, но я тупо не успел эти пробуждения застать.

Я даже не понимаю, в курсе ли она, где находится.

Ее глаза медленно моргают, глядя на меня. Веки тяжелые, будто с минуты на минуту она снова отключится.

Придвинув к кровати стул, хриплю:

– Привет…

Она дергает рукой, собираясь ее поднять, но на эту простую манипуляцию у нее не хватает сил.

Ловлю ее ладонь и целую в центр, прикрыв на мгновение глаза.

Оля перебирает пальцами, накрывая ими мою щеку.

Накрываю ее ладонь своей, наслаждаясь этой лаской, от которой из горла вырывается тихий хрип.

– Чернышов… ты на кого похож? – спрашивает Оля.

В ответ я издаю невнятный смешок.

Ее голос дико хриплый, брови хмурятся. Глаза плавают по моему лицу. Пальцы гладят мой заросший четырехдневной щетиной подбородок.

Бледность ее лица меня пугает, но она пройдет.

– Я в норме… – глотаю слюну, чувствуя, как горло на секунду свело спазмом.

Она мне не верит.

Гладит пальцем мою губу.

Я прикусываю фалангу.

– Где Миша?

– Со мной, – округляю я.

Я снова целую ее ладонь, наблюдая за тем, как в ее расширенных зрачках отражается солнечный свет, который льется из окна.

Не знаю, смогу ли когда-нибудь рассказать, как сильно я обосрался.

Как у нее падало давление, и снижался сердечный ритм. Как пялился в пустое окно той подсобки, встречая рассвет вместе с падением ее показателей. Как боялся того, что это не прекратится. Каждую гребаную минуту. Как сидел тут, рядом с ней, в ожидании, что она откроет глаза, и уходил, так и не дождавшись. Как готовил для нее транспортировку в столичную клинику на случай, если придется. На всякий случай…

– Передай ему привет… – просит она.

– Передам…

Тихий стук в дверь воспринимаю, как требование покинуть помещение.

Не торопясь отпускать ее руку, говорю:

– Заеду вечером.

– Не надо… – говорит еле слышно. – Лучше поспи… ладно?

Втянув в себя воздух, киваю.

Когда дохожу до двери, ее собственные глаза уже закрыты, а за дверью в меня резко начинает возвращаться жизнь.

Я понимаю, что голодный. Мне нужно в душ. Нужно поспать.

Простые вещи, которые без нее мне нихрена не давались.

Глава 68

Наши дни. Руслан

– Пап, а сколько тебе лет?

– Тридцать два, – открываю дверь барбершопа и пропускаю Мишаню вперед.

В его руке маленький рожок мороженого, которое он аккуратно слизывает, следуя за мной по пятам.

Мой возраст переваривает молча, что-то соображая в своей голове.

– Доедай, – велю ему, снимая пальто и вешая его на вешалку.

– Я больше не хочу, – протягивает мне рожок.

Его руки липкие.

– Блин… – бросаю мороженое в мусорное ведро. – Погоди…

Он растопыривает пальцы, помогая мне обтереть их влажной салфеткой, которую достаю из коробки на столике при входе.

– Мама будет ругаться… – кивает на маленькое пятно у себя на куртке.

– Прорвемся… – бормочу.

Затираю куртку, решая, что это не критично.

Последнюю неделю границы критичного и некритичного размазались и сместились. Сделали меня невосприимчивым к одним вещам и очень восприимчивым к другим.

– Что хотите? – спрашивает у сына стилист, когда тот забирается на кресло перед зеркалом.

Сажусь на соседнее, потирая руками лицо.

У сына лохматая шевелюра, сам я выгляжу чуть менее бардачно, но сегодня нам нужно привести себя в порядок.

– Хочу как у папы, – объявляет Миша.

Парень, который с ним работает, копирует мою стрижку, и от этого нахожу дофига забавного в самых простых вещах.

Двадцать четыре на семь делить свою жизнь с сыном – переворот всего моего распорядка, но я уже давно на него забил. У меня есть первое китайское предупреждение от начальника, второе наверняка будет фатальным, но я делаю свой выбор, игнорируя последствия.

Через сорок минут покидаем салон с одинаковыми стрижками.

Весна пришла резко, и мы не успели забрать из Олиной квартиры легкую одежду сына. На свой страх и риск разрешаю ему не застегивать куртку, когда выходим на улицу.

Мишаня нетерпеливо смотрит в окно, болтая ногами в автомобильном детском кресле, пока Боря везет нас по городу.

У цветочного магазина прошу Мишу остаться в машине. Надя заказала букет еще вчера. Глядя на него, нахожу его красивым и достаточно тяжелыми, чтобы сыну было проблематично тащить его самому, когда оказываемся в длинном больничном коридоре.

Он не издает ни звука, но я вижу, как его колбасит от желания придать себе ускорение.

– Не шуми, – предупреждаю, подводя его к палате. – У мамы голова болит.

Кивает, глядя на все вокруг круглыми глазами.

Передаю сыну букет и открываю дверь, в которую он проходит все с такими же круглыми глазами и практически на цыпочках.

Олю перевели из реанимации в обычную палату вчера, но для масштабного приема посетителей она не в ресурсе, поэтому я попросил ее семью пока не приезжать. И для меня становится открытием то, что на стуле у кровати сидит старый знакомый.

Хирург-травматолог Тхапсаев.

Они ведут размеренную тихую беседу, насколько я понимаю,