– Ни в коем случае. Мы должны следовать нашему графику. Хорошо бы даже опередить его и завершить работы как можно скорее. Наймите еще людей, если сочтете, что это ускорит дело. Чем быстрее окончим первоначально спроектированную дамбу, тем оперативнее сможем исправить ее недочеты и тем скорее превратим Пизу в пустыню.

– Я предпочел бы сразу выстроить дамбу как полагается, а не доделывать ее потом, синьор.

Да, именно так рассуждают все недалекие люди.

– Коломбино, кто из нас двоих инженер, вы или я?

– Вы, маэстро. – Усы Коломбино стали подергиваться.

– И потому я знаю, какую нагрузку выдержит система. Так что возвращайтесь к моим спецификациям и следуйте им. Дамба выдержит напор воды, можете не сомневаться.

– Кто тебе сказал? – Микеланджело прожигал взглядом скорчившего невинную мину Буонаррото.

– Сам Леонардо.

Микеланджело потерял дар речи.

– Который из Винчи, – уточнил Буонаррото.

– И без тебя знаю, какой Леонардо! Лучше скажи, что ты ему наболтал?

– Ничего особенного, всего лишь сказал о том, что ты не знаешь, как переместить статую.

– Cazzo, – прошипел сквозь зубы Микеланджело и поднялся. Он лежал под передней осью деревянной платформы, на которую уже установили Давида, и затягивал очередную веревку. Первое, что он сделал, готовя переезд статуи, – это замотал ее с ног до головы в толстую провощенную парусину, подбитую изнутри соломой. Он хотел защитить мрамор от трещин и сколов, а также от глаз публики – до момента ее официального открытия на площади Синьории. Только надежно закрепив ткань, он разобрал стенки своего сарайчика и с помощью сорока мастеровых и огромного шкива поместил Давида на платформу.

– Он сказал, что слишком занят, чтобы самому идти сюда, – продолжал Буонаррото, – но пообещал что-нибудь посоветовать тебе, если ты сам придешь к нему и посвятишь в свои планы.

– Да уж, этот насоветует, – проворчал Микеланджело. Он сорвал рабочие рукавицы и потер сочащиеся сукровицей ладони. Он поверить не мог в то, что брат додумался рассказать о его неудачах этому высокомерному ублюдку.

– Это еще на прошлой неделе было, – пояснил Буонаррото, отойдя в сторону, пока Микеланджело проверял крепления на другом борту. – Я не хотел говорить тебе раньше в надежде, что ты сам придумаешь выход, но вижу, ты места себе не находишь… А он, поверь, готов помочь.

– Я считаю, ты просто обязан прислушаться к советам Мастера из Винчи, – поддержал Пьеро Содерини. Гонфалоньер частенько заглядывал во двор мастерской, чтобы узнать, как идут дела. – Уверен, он подскажет, как нам половчее управиться с перевозкой.

Переместить хрупкую статую высотой в три человеческих роста – и правда задачка не из легких. Давиду следовало во время перевозки сохранять вертикальное положение. Укладывать его на бок, а потом снова поднимать было слишком опасно. Центр тяжести у статуи располагался в самом узком месте, и если ее положить, то она рисковала расколоться надвое в районе тонкой поясницы Давида. Перемещение же в стоячем положении создавало множество дополнительных трудностей. Из-за высоты скульптуры рабочим соборной мастерской уже пришлось разобрать низкий арочный свод над воротами. По пути статуе тоже угрожало множество потенциальных препятствий в виде низко расположенных балконов и навесов. Однако гигантский рост – не единственная трудность, с которой столкнулся Микеланджело. Колени у Давида достаточно тонкие, а щиколотки – и того тоньше. И левый локоть далеко выдавался вперед. Любая кочка на дороге способна была отозваться эхом в членах Давида, они могли завибрировать, словно кимвалы от удара, и рассыпаться на куски. Словом, мраморный Давид походил на сердце влюбленной в сиятельного герцога простушки: разбить легко, а собрать из осколков невозможно.

Но какие бы опасности ни угрожали его статуе, Микеланджело ни за что на свете не попросит помощи у Леонардо. Никогда.

– Molto grazie, – учтиво поблагодарил он гонфалоньера. – Мне и так уже оказывают достаточно помощи.

Джулиано да Сангалло, самый плодовитый архитектор Флоренции, например, подал идею и помог соорудить для Давида средство перевозки. Широкая деревянная платформа, на которой уже стояла статуя, была пригнана толстенными гвоздями к пяти самым крепким повозкам, какие только нашлись в городе. Давида намертво привязали к толстому шесту, возвышающемуся в центре платформы, – Микеланджело, сколько ни проверял, так и не смог сдвинуть статую с места даже на толщину травинки. По обе стороны платформы высились прочные деревянные перекладины. Две дюжины рабочих, которым обещано по флорину за доставку статуи в целости, возьмутся каждый за свою перекладину и покатят грандиозное сооружение по улице. Они уже успели несколько раз проверить конструкцию на ходу, навалив на нее для веса кучу мешков с камнями. Конечно, это не шло ни в какое сравнение с ростом и весом статуи, но устройство, по крайней мере, исправно катилось.

– Ничего, эта платформа сделает свое дело, – заявил Микеланджело, хотя в его голосе слышалась неуверенность. – Завтра. Завтра сами в этом убедитесь.

Содерини отвел Микеланджело в сторону.

– Не хотел тебе говорить, сын мой, дабы не взваливать на тебя еще больший груз ответственности, но… – Гонфалоньер умолк.

– Но что?

– Прихвостни Медичи пробрались во Флоренцию. И распускают слухи о том, что твоя статуя якобы направлена против них. Если тебе не удастся перевезти ее, они начнут болтать на всех углах, будто это знак того, что Медичи должны вернуться к власти. А ты и сам знаешь, как падки флорентийцы до разных суеверий.

У Микеланджело замерло сердце.

– Мой Давид – за Флоренцию. Единственное, против чего он, – так это против тирании.

– Можешь мне не говорить. Но горожане… Пожалуйста, постарайся, ты должен довезти статую до площади Синьории целехонькой, даже если для этого придется советоваться с Леонардо. Убедись хотя бы в том, что все продумано и сделано верно.

– Я и так в этом уверен. Обещаю вам, гонфалоньер, эта конструкция выполнит свою задачу.

– Надеюсь, ты прав, – сказал Содерини, все еще тревожно хмурясь.

«А уж как я надеюсь», – подумал Микеланджело, но вслух больше ничего не добавил. Он обвязал статую еще одной веревкой, пытаясь таким образом убедить себя в благополучном исходе предприятия.

Ночью Микеланджело ни на миг не сомкнул глаз. Он перебирал в памяти каждый острый угол, каждый крутой поворот, каждый отсутствующий в кладке мостовой булыжник на пути от Собора до площади Синьории, просчитывал возможность того, что им навстречу выскочит сбежавшая откуда-то лошадь. Но и это не могло унять его беспокойства, ему мерещились кошмары один страшнее другого: треснет платформа, полопаются веревки, вылезут гвозди. В самые глухие часы ночи его осаждали жуткие видения: люди Медичи, неизвестно как очутившиеся в городе, словно одержимые раскручивали платформу с Давидом до тех пор, пока он не сорвался с канатов и не улетел в бездну.