это время я думал об археологах в заливе Иванова, гадая, насколько плодотворными оказались их поиски… Наверное, если бы они обнаружили могилу Баренца, мы бы уже об этом знали. Хотя возможно, что Питер и Джордж решили до поры до времени сохранить свою находку в тайне, чтобы их не отвлекали от работы. Я представляю себе экзотическую картину: два человека с черными от земли руками стоят по обе стороны могилы, и один из них держит наш национальный флаг. Вымотанные несколькими днями тяжелого труда и долгих переходов, они не в состоянии улыбаться. Кроме того, они ошеломлены своим открытием… Чайник всё никак не закипит. Он уже больше часа стоит на стальной решетке над костром, но вода остывает быстрее, чем нагревается. Наверное, стоило бы поставить чайник прямо в огонь, но конструкция этого не позволяет. В конце концов я решаю зажечь газовую плиту.

Белый медведь навещает Ледяную Гавань в сентябре 1995 года. Фото автора

По заведенному порядку каждое утро после завтрака три человека отправляются за питьевой водой и идут по берегу с ведрами. Другая группа собирает плавник и приносит куски дерева с берега. Чтобы ответить на зов природы, надо выкопать у подножия обрыва неглубокую ямку, сделать свои дела и прикрыть сверху камнем. Некоторые настаивают на ежедневном умывании. Русские особенно трепетно к этому относятся. Среди нидерландцев один Антон тщательно умывается. Каждое утро он приходит на завтрак чистый и выбритый, с зачесанными назад мокрыми волосами. «Холодная вода – это просто фантастика. Она невероятно расширяет кровеносные сосуды», – заявляет он. Сегодня я работал всё утро, а потом, почувствовав приступ усталости, пришел в палатку посидеть с Басом, который в этот день дежурил по лагерю, и выпить кружку какао. «Послушай, – раздраженно произнес Бас, – я смогу понять, если ты пойдешь ненадолго вздремнуть, потому что засыпаешь на ходу, но шляться по лагерю и бездельничать – это не дело». Я вытащил свой нож и стал чистить мелкую картошку, ожидая, пока закипит вода. Меня сильно клонило в сон, и я постоянно клевал носом. Бас расхохотался, когда я сказал ему, что мне не нравится идея нормировать шоколад. «Не бери слишком много, – он произнес язвительно в растяжку, – щёко-ладушка!» Я взвился – кто, как не я, покупал шоколад для 20 человек на 30 дней – целую коробку, черт побери, в которой было 600 плиток. А теперь сам не могу взять даже одну?! Это рассмешило Баса еще сильнее: он трясся всем телом и не мог остановиться. С сегодняшнего дня шоколад становится частью неприкосновенного запаса, и коробка закрыта. «А ты – как люди Баренца – хочешь съесть всё и сразу!»[67]

«Штормит…» – заметил Рене, когда мы сидели вокруг кастрюли с картофельным супом, прислушиваясь к зловещему хлопанью пластиковых листов, покрывавших нашу импровизированную хижину. В наиболее уязвимых местах конструкцию уже не раз укрепляли с помощью ремонтной ленты.

«Ветрено», – пробурчал Антон.

«Вот я и говорю».

«Ничего подобного, – невозмутимо продолжил Антон. – Дует и правда сильно, но это потому, что здесь мы открыты всем ветрам и у нас нет никакой защиты. Это называется «ветрено». Сила ветра может быть 4 или 5 баллов по шкале Бофорта».

В Ледяной Гавани бросил якорь мрачного вида русский военный корабль. Наверное, это пограничники.

Вечером, стоя на берегу у кромки воды, я поднял голову и загляделся на высокий, потрепанный ветрами деревянный крест, установленный Кравченко. Дым костра, подсвеченный лучами заходящего солнца, медленно поднимался над плато, и я пытался представить себе приземистую хижину, некогда стоявшую на этом месте, – невзрачное геометрическое сооружение, ставшее символом колоссального сдвига в развитии нашей культуры.

«Это невозможно сфотографировать!» – крикнул Херре, стоя между палатками и глядя в расцвеченное головокружительными тонами ночное небо. Высокие кучевые облака плыли в прозрачную синеву, окутанные перламутровой перистой дымкой и освещенные нескончаемым арктическим закатом, когда солнце остается за самым краем Земли. В своей палатке я разложил всю одежду и оборудование, положив геодезическую станцию на ночь между нашими с Херре спальными ковриками, оставив крышку оранжевого корпуса приоткрытой, чтобы влага могла испаряться.

«Херре Винья, ты идешь в палатку?» – крикнул я ему.

«Скоро иду, Япи», – ответил он, просовывая голову внутрь.

«Мне очень нужно позвонить домой!» – сказал Херре, пока Рене разговаривал по громоздкому спутниковому телефону с редакциями газет. «Вот что получается, когда ты начинаешь открывать канал», – подумал я, но вслух ничего не сказал. Его подруга ждет ребенка, и почему бы не позвонить с Северного полюса, чтобы узнать, всё ли у нее в порядке? Нас просили не звонить по личным делам, поскольку наш бюджет ограничен. Когда работаешь в поле, умение быть в одиночестве – великое благо. Человеческая натура отвергает молчание. Бывает, что люди берут с собой в экспедиции своих «партнеров» или просят их приехать, потому что хотят передохнуть или ищут утешения после очередного конфликта с коллегой, отношения с которым не сложились. Можно себе представить, к чему это может привести. На исследовательских станциях в Антарктиде все парни и девушки разбиваются на пары в течение первых двух недель, и, если ты сидишь и целыми днями играешь в компьютерные игры, тебя посчитают болваном.

«Ты лучше это брось, приятель! Ты ведь на Новой Земле, и ты теперь со мной, – сказал я ему как бы в шутку. – Можешь сказать мне всё, что хочешь. Выкладывай!» Херре перелез через свои вещи, отодвинув их немного в сторону, чтобы освободить место, куда можно лечь. «Эй, эй! Тут моя половина!» – Я жестом провел воображаемую линию посередине палатки.

«Но было бы здорово поговорить друг с другом и убедиться, что всё в порядке», – вздохнул Херре. Я попытался поставить себя на его место. Херре весь день стоит на коленях, глядя на промерзший клочок земли, и, вне всякого сомнения, борется с теми же мыслями, что и я. Что я буду делать, когда вернусь? Работа монотонна, ты предоставлен себе, и что только не лезет в голову… Ты без конца вспоминаешь приятные моменты, такие как солнечное зимнее утро много лет тому назад, или прогулка по пустым тихим улицам жарким летним днем, или люди, которых ты давно потерял из виду. Вот обо всём этом я думаю, когда работаю в тумане, прильнув к телескопу и вслушиваясь в щелчки оптических механизмов внутри моего инструмента. Ты ждешь, что простота и удовлетворенность вернутся, даже если раньше ты считал их скукой, и что окружающая тебя сегодня тоскливая серая кутерьма покажется лишь странной аберрацией чувств. И