Как она выдержала все это? Только благодаря близким. Светка, активизировав свои «банковские» связи, помогла с деньгами – взяла какой-то хитрый кредит для себя, и Шатова заткнула глотку «старухам-процентщицам» от финансов. Муж, Полина, дядя Вова с тетей Раей пахали на шатовских сотках как ненормальные. Люша потеряла за лето восемь килограмм, и непонятно было, как в ней еще душа держится. Ну да ничего! И килограммы через годик вернула с избытком, и наладила-таки маленькое, но свое, работающее хозяйство. Наученная горьким опытом, культивировала только проверенное, но ходовое. И долг Светке уже почти выплатила к этой весне. С опережением графика.

Последний звонок от Ильи раздался два года назад. Любовник был пьян. Но сердце подпрыгнуло от нечаянной радости, пустилось в галоп, как прежде, когда она слышала это собачье «Джуль»:

– Джуль, я хочу просто объяснить. У мужиков ведь все в разных карманах. И все одинаково ценное, необходимое. Ну не могу я без своей семьи жить! А без тебя не могу быть счастливым. Полноценным, что ли.

– Илюша, я тебя понимаю. Честно. Сочувствую. Только мои карманы уже давно лопнули от содержимого. Очень много туда не лезет. И я по-прежнему тебя еще…. – Она впервые не могла сказать ему о любви, потому что это стало неправдой?

– Я тоже, – сказал он, так и не выговорив «люблю». Люша отсоединилась и рубанула рукой, рассекая невидимую преграду. Мистический для нее знак…

Иван Матвеев дежурил у дома Ольки-косой уже вторые сутки. В первый день сунулся в квартиру – открыл обкуренный ханурик, а к нему из глубины загаженного жилища подошел второй – Иван еле ноги унес, лепеча об ошибке: мол, однокашника ищу, он тут раньше жил. Ну не палить же в самом деле в уродов? Хоть ствол имелся и впечатать в эти безмозглые, наглые морды по пуле очень хотелось. «Понаехали, мрази…» – Матвеев пребывал в бешенстве от всей этой неуправляемой ситуации. Сиди вот за тонированными автомобильными стеклами – жди невесть чего. И Инку жалко. Что с ней будет, если его возьмут? Впрочем, этот вариант даже не рассматривался. Взять его не могут. Он просто не дастся. В тюрьму ему путь заказан: лучше быстрое и безболезненное самоубийство, чем долгое и мучительное умирание. Может, не очень долгое. Но мучительное – наверняка. А впрочем… Вдруг? Это русское, неистребимое, вдохновляющее АВОСЬ! Авось, найдется Сенька, отнимется у него икона, Репьев «толкнет» раритет, и вот уже русский Иван со своей супругой попирают штиблетами асфальт набережной Круазетт. Или что там? Не асфальт? И почему Круазетт? Где она вообще-то находится, эта набережная? И на кой ляд так уж нужна. Хочется в чистую квартиру, к жене, ее домашней лапше и оладушкам, к стрекотанию по поводу покупки туфель: простых, замшевых, с пряжечкой. Как она умеет радоваться всякой мелочи и находить в этом смысл жизни! Маленькой, уютной, своей. А Матвеев? Чьей жизнью живет? Чему радуется? О-о! Стоп, машина по выработке жалости к себе! Вот она, Олька. Как всегда в платке и с сумками наперевес.

Женщина заметалась поначалу, пытаясь выскользнуть из-под его руки. Но Матвеев постарался задействовать всю корректность, на которую был способен:

– Оля, умоляю, выслушайте меня! Я предлагаю вам партнерство. Честно. Да послушайте!

Олька наконец уставилась на Матвеева. Впрочем, ее правый глаз тут же «метнулся» к виску. «Ну, вот в какой же глаз ей, косой, смотреть?» Иван понимал, что времени совсем мало, нужно за секунды превратить эту противную бабу в союзницу.

– Икона, которая находится у Семена, стоит миллионы! Долларов! (для красного словца можно и приврать). – Все, кто гонялся за ней, уже сбежали за границу. Никто ее не ищет! И эти басно…(она не поймет слова баснословные, идиотка) охеренные богатства гниют в мешке у этого вонючего бомжа!

Олька потупилась, будто бы напряженно осмысливая то, что говорил ей этот страшный человек. Начиналась гроза, и на улице не было ни души – даже собачников. Порывы ветра вздымали убогую юбку побирушки, в любимый Олькин горох. «Юродивая», опустив сумки на землю, прижимала юбку к ногам, прятала лицо от ветра в ворот свитера.

– Оленька! – Матвеев вложил в голос всю возможную проникновенность по отношению к этой «косой воровке». Ветер драл волосы на голове Ивана. Его молящая фигура, с протянутыми к женщине руками, возбужденным, униженно просящим лицом, являла собой образ обреченного на верную гибель героя, жизнь которого зависит от воли истуканоподобной жрицы в деревенском платке. – Давайте сядем в мою машину и обсудим спокойно ситуацию! Вы станете богаты! Я просто озолочу вас! Это наш единственный шанс в жизни вырваться из вот этой мерзости!!! – Матвеев потряс руками, будто кидая вызов небесам. Олька дернулась, замотала головой:

– Нет, я не пойду в машину… – ее ужасали воспоминания о «вояже» в тот жуткий деревянный дом.

– Но ведь гроза, дождь, – будто в подтверждение Ивановых слов над головой бабахнуло, и Олька, вздрогнув, потрусила к джипу Матвеева, оставив сумки посреди тротуара.

– Пусть дверь будет открыта! – пискнула она, присев полубоком и свесив ногу на подножку.

– Да-да-да… Так давайте поразмышляем вместе – где Семен может находиться? Вот просто любые идеи, подряд! – Матвеев, тяжело дыша, уселся за руль, стал приглаживать вздыбленные мокрые волосы. Просящие интонации из его голоса куда-то испарились, зазвенели профессиональные нотки дознавателя.

– Да, может, он продал кому-нибудь эту икону. Ну, не за миллион, а за тысячи, – разумно сказала Олька и скисла от этой мысли: Матвееву удалось-таки превратить тетку в союзницу.

– Вряд ли. Он не дурак. Не дурак?

– Ну, не дурак, – вяло поддакнула Олька.

– За копейки продавать иконку не будет. А хорошего покупателя, его еще найти нужно! – Матвеев будто сам себя уговаривал.

– Ну, он знает православных батюшек. Может, на приход куда-нибудь, или в монастырь продал. Скорее всего, в хороший монастырь. Там и с деньгами посвободнее бывает, и вообще они любят редкости. Паломников привлекать.

Эта малахольная оказалась совсем не такой идиоткой, какой представлялась. Впрочем, Матвеев еще в репьевской избе понял, что она выбрала единственно возможный для себя образ, чтобы хоть как-то выживать. Все-таки баба уродилась не без дебиловатости, и непыльная работенка ей не светила. А со шваброй управляться не больно-то, видать, хотелось этой любительнице горошков и крапушек.

Олька, почувствовав себя наконец в безопасности, прикрыла дверь и, скользнув рукой по коленке Матвеева, загнусила противным детским голоском, который выворачивал все нутро Ивана:

– А ты женат, ми-иленький? Есть у тебя де-еточки? Или один живешь, без ла-аски?

Матвеев дернулся и чуть было не сорвался. Но приказал себе: «Терпи, казак, атаманом будешь»…

– Оль, – заговорил он деловито. – Давай дело сделаем, а потом и с нежностями разберемся.