Жена поставила вопрос ребром: или развод, или семейная жизнь, в конце концов! Она-то хотела припугнуть Сергея – опасалась, что свято место пусто не бывает, и найдется, если уже не нашлась, новая «вторая половина». Никакой «половины» не существовало, но Быстрова совершенно не тянуло к супруге, разлука все расставила по своим местам: они стали чужими людьми. Марина была вне себя, когда Быстров подал на развод. Она приехала на дачу и долго втолковывала отцу с сыном, какого богатства лишается невзрачный нищий милиционер в ее лице. Нищий-то нищий, а квартирку у «невзрачного» отхапала за милую душу. Сергей отдал ее в качестве отступного. Отец лишь махнул рукой. Все, что осталось за долгие, тяжкие годы службы, квартира и дача, ему требовалось лишь как приложение к их общему, семейному счастью.

– Ну не живут с нами, Быстровыми, женщины долго, – сокрушался отец, когда они вместе с Сережей крепко выпили на Новый год.

– Если ты о Марине, то я сам с ней жить не смог. А если о маме… Это не нужно ни с чем смешивать, сравнивать.

Трагедия произошла, когда Сереже исполнилось десять лет. Они только приехали на новое место службы отца, в нищую южную республику. Канун восьмого марта. Пьяное оцепенение городка. Желание мамы организовать хоть как-то убогий стол… Она, предельно сдержанная, немногословная, заботливая, терпела боль до последнего. Пока температура не перешла отметку в сорок один градус. Операция по удалению гнойного аппендицита прошла с осложнениями, и Виолетта Яновна скончалась от общего заражения крови на вторые сутки.

Остановились у поворота на улочку, которая вела к даче Григория Репьева.

В доме едва просматривался свет. Захват получился молниеносным. Рецидивист Фима-Жидяра и его сестра Варвара были уложены лицами в пол. Больше в избе – это название точнее подходило недостроенному, холодному и совершенно голому дому: одни бревенчатые стены и два топчана в углу – никого не нашли. Когда задержанных выводили, обезумевшая Варя, вскрикнув: «Не хочу я!», конвульсивно дернулась, попыталась лягнуть ногой и пихнуть головой спецназовца, державшего ее под прицелом. Потом она бешеным, нечеловеческим усилием рванулась из рук оперативника, не ожидавшего такой силищи от заторможенной до того бабы. От его подсечки Варвара рухнула с крыльца, будто нырнула, ударившись с глухим стуком головой о бетонное колодезное кольцо. Оно год назад оказалось лишним при сооружении колодца и, не убранное, валялось, зарастая травой. Если б руки женщины не были скованы за спиной, она могла бы защититься ими, выставив вперед. Но произошло то, что произошло, – Варвара Кантор ударилась головой о край бетонного кольца с каким-то механическим, уже неживым стуком. Быстров вспоминал потом, что все это выглядело как замедленные кадры кинофильма. Низкое освещенное крыльцо, куда доходил свет уличного оранжевого фонаря, морось с неба, то ли колкий дождь, то ли мокрый снег, идущий кривой, рваной пеленой под порывами ветра, и беснующаяся женщина. Вот она падает вперед, как подстреленная, на что-то белеющее внизу, и замирает. И тут же раздается крик ее брата, звериный, раненый, – «Ва-а-а-рька!!!».

…Кантор не собирался сотрудничать со следствием, не выдавал своих подельников, не сознавался в покушении на Загорайло. Он открывал рот только для того, чтобы провести языком по разбитым в месиво губам и процедить:

– За сеструху ответите.

Ему сто раз повторили, что Варвара жива, удар, конечно, сильный, травма серьезная, но жить она будет. Будет! Ефим не верил. Еще в машине его нещадно избили – опера мстили Жидяре за Влада.

Пусть еще спасибо скажет, что Влад чудом выжил. А то и убить могли… при попытке к бегству. В общем, били с чувством. И в отделе тоже.

Нет, никакого допроса не получалось! Продержавшись пару часов, Кантор, уже валившийся со стула, прохрипел:

– Адвоката мне… – и стал крениться на бок. Больше из него ничего ни выбить, ни выспросить не представлялось возможным. И это заводило расследование в тупик. Стремительно уходило время, за которое главари по поддельным документам уже далеконько могли отъехать от Москвы. Или отлететь.

Сергей вошел в свой «новый» дом, пропахший вкусными запахами еды и еле уловимым ароматом чужого, но приятного присутствия, когда стрелки часов перешли рубеж в три часа. Светлана вышла из комнаты с отлежанной красной щекой, уютная и заспанная, внимательно посмотрела на Быстрова – увидела измученное серое лицо, ввалившиеся глаза – и рванулась к нему. Обняла сразу всего, как младенца – Сергей показался Светке таким маленьким и незащищенным. Быстров отстранил ее мягко, чтобы внимательно посмотреть в глаза. Увидел заботу, жалость, любовь и произнес серьезно и обреченно:

– Я должен тебе сказать что-то очень важное… Немедленно. Этим вечером мне удосужились сообщить, что я буду отцом. Вот… Женщина, которую я любил.

– А теперь не любишь? – вырвалось у Светки (Люшка бы сейчас ей отвесила подзатыльник).

Быстров медленно снял влажную ветровку, развесил ее сразу на три крючка в прихожей, чтобы высушить, и сел на табуретку расшнуровывать ботинки. Сняв их, посмотрел на мокрые ноги и, подняв глаза на замершую, будто пришибленную Атразекову, буднично сказал:

– Похоже, еще люблю.

Светка бессмысленно и почему-то виновато заулыбалась. Сергей молча прошел в ванную. Не запираясь, стал раздеваться, крикнув в приоткрытую дверь:

– Мы взяли одного из банды. Это он чуть не убил Влада. Но остальных, я чувствую, достать не сможем. Все! Финита! – про Варвару он ни говорить, ни вспоминать не мог.

Зашумела вода, наполняя белоснежную ванну, которую так рьяно отдраивала Атразекова сегодня. Вернее, уже вчера. Она прошла на кухню, пытаясь сосредоточиться на разогревании еды. Было так мучительно, безысходно и гадко, что даже слезы не вымыли бы из груди ни капли этой саднящей душу боли. «Зачем он это сказал? Почему? Разве он должен отчитываться перед женщиной, которую едва знает? С которой даже не был близок. Да просто он хотел сказать, что у нас нет будущего. Потому что у него есть ПРОШЛОЕ. Поэтому ничего нет и не будет. Нечего и затеваться. Видно, у меня такая глупая влюбленная физиономия, что она отпугивает, заставляет предпринимать шаги к самообороне. Вот он и обороняется. Боец-отец…»

Сергей вышел из ванной в махровом халате, что выглядело почему-то комично: как если бы актер перепутал водевильный костюм «старика-отца» и фрак «мистера Икса». У Светки даже ненадолго перестала болеть грудь.

– Света, ты прости, что я так вот бухнул. Просто ты ведь не знаешь ничего обо мне. И как-то все не по-людски, неправильно, что ли, было бы… ну, если б мы… – Светка смотрела на эти потуги, но помогать ему не собиралась. Быстров схватился за спасительную ложку и начал есть.

– И вот теперь о генеральном событии в моей жизни ты узнаешь первая. – Он подул на ложку, отхлебнул супа, зажмурившись от наслаждения. Обжигаясь, но непрерывно поглощая студенистое варево – хвала белым грибам! – спросил, шепелявя:

– А у тебя дети есть?