– Да, – говорит он, поднимая на меня глаза. – И вот так теперь каждые три или четыре раза, она вываливает нам какие-нибудь несуществующие симптомы. А когда мы спрашиваем ее, что это такое, она отвечает, что запуталась, что делает другой проект, параллельный. Ты что-нибудь об этом знаешь? Может, какая-нибудь пьеса?..

– Нет, – сказал я. – Если она и занимается чем-нибудь еще, то я ничего об этом не знаю.

– Не забывай, парень, эти студенты еще дети, они еще сами толком не знают, что делают, и первое, о чем они думают, когда слышат такую вот хрень, это: «О черт, я же должен это знать!» То есть они послушают ее, да и возьмутся лечить от такой вот ерунды. – Где-то в другом здании Тор помогала делать из детей докторов. – Если она будет продолжать в том же духе, нам придется от нее отказаться, – закончил Джонас.

– То есть случаев было больше?

– Ну да, я же тебе говорю. Не все, правда, записаны. Что она там несет – лучше не слушать. Ты что-то сказал?

Если я что-то и сказал, то бессознательно.

– Ничего, – ответил я. – Давай лучше посмотрим, что еще у тебя есть.

Наверное, в тот момент у меня вырвалось слово, о котором я думал тогда: анагнорисис. Театральный термин: означает, что персонаж делает большое открытие.

– Вчера я проснулась, – говорила она с экрана, – и увидела, что мои руки – это руки призрака, доктор. Они были на месте, но еле различимые, так что я могла видеть сквозь них, но не могла ими ничего поднять или сделать, им не хватало плотности.

– Мы все ее любим, – сказал Джонас. – Она отличная СП, лучше ее никого никогда не было. Серьезно. Вот почему мы долго делали вид, будто это все ерунда, ничего особенного. Но, слушай…

– Меня рвало, доктор, а когда потом я взглянула, то увидела, что ничего из этого я не ела. Меня тошнит чужой едой.

– Мои ноги отскакивают от металла, доктор. Как магнит от магнита. На днях я взбежала по пожарной лестнице, и ничего, ни одного звука.

Родители Тор три года назад перебрались в Сиэтл, ее отец – тот еще тип, так что от него помощи не дождешься. А вот ее сестра мне нравится, поэтому мне и не хотелось пугать ее тем, что произошло, по крайней мере без причины.

– Ты позволишь мне кое-что сделать? – спросил у меня Джонас. – Я хочу, чтобы с ней поговорил Зак, мой приятель.

– Мозгоправ?

– Да, только не надо на меня так смотреть. Возьми себя в руки, парень, и давай просто разрулим это дело. Мы оба знаем Тор. Может, она нас просто прикалывает. Может, все это какой-то сторонний проект. И она просто играет.

– Конечно, она играет, это ее работа.

– Ты прекрасно знаешь, что я хотел сказать. И ты ведь понимаешь, почему я хочу, чтобы с ней поговорил Зак, верно?

– Только не говори ей, что я в курсе, – попросил я. Он побожился.

И вот я сижу здесь и пью этот паршивый кофе. Мы с Джонасом то и дело посматриваем на часы, чтобы не пропустить то, ради чего приехали. И/но я еще читаю программку конференции и думаю: «Э-э, надо было мне сходить и на другие секции».

Мы должны быть здесь для того, чтобы разобраться в самой сути этой работы. Понять, в чем они расходятся между собой, эти СП, где у них накладки, а где – эпоксидка. Ведь все, что происходит сейчас, происходит именно вокруг них. И если за последний год я и научился чему-то новому, так это тому, что в стандартных пациентах ничего стандартного нет. Это я знаю наверняка.

Вы когда-нибудь задумывались над тем, сколько раз из скольких врач не может поставить пациенту точный диагноз? Представьте: человек приходит к врачу. У него все болит, он мучается. Анализы ни к черту. В организме явно что-то пошло не так, может, даже совсем не так. Собираются специалисты, проводятся обследования.

Проходит месяц, и что же? Все хорошо. Пациент здоров и счастлив. И никто так и не может сказать, что с ним такое было.

Хотя бывает и наоборот – человек умирает, но болезнь все равно остается неопознанной. Причем умирают даже чаще, слышать о том, что вот, мол, такой-то заболел неизвестно чем и сам выздоровел, приходится гораздо реже. Так что СП, если они хотят соответствовать реальному положению дел в медицине, даже полезно время от времени описывать врачам несуществующие симптомы, пусть они гадают – как это понимать и что это такое было.

Но мы с Джонасом не занимаемся серьезным изучением вопроса, мы просто сидим в фойе отеля и ждем, когда появится один-единственный руководитель секции. Точнее, руководительница, да и та липовая.

Доктор Гауэр проводит послеобеденное заседание. Ее задача – поднять настроение публике.

– Хочешь услышать ужасную новость? – сказала Тор. – Кто-то в больнице послал ко мне психиатра.

И она широко раскрыла глаза, как на сцене.

– Быть такого не может. Почему?

– Очень даже может. И есть, хотя это и глупость ужасная.

Мы как раз ехали в загородный аутлет: Тор пожаловалась, что ей не хватает одежды, чтобы изображать пациентов побогаче.

– И в чем же оказалось дело? – спросил я.

– Ну, ты знаешь, что последнюю пару недель я была… как это сказать… в рассеянности? – До того случая она мне ничего такого не говорила.

– Да?

– Да, сделала пару глупых ошибок, запуталась в репликах, наверное. Так вот, по этой причине они в больнице решили, что у меня какая-то болезнь мозга: то ли начало Альцгеймера, то ли шизофрения, то ли еще чего. Я так зла на них.

– Звучит на самом деле глупо, – сказал я. – Даже погано. А что, мне и в самом деле не о чем беспокоиться?

Она улыбнулась, и мне даже показалось, что именно так она улыбалась и раньше, до того, как все началось.

Джонас позвонил мне и велел приезжать в больницу немедленно.

– Тор же не у вас, – сказал я, а он ответил:

– Ты дурак, приезжай сейчас же.

Он провел меня в небольшую комнатку.

– Я сказал этому парню, что ты со мной работаешь, что ты исследователь, – прошептал он. – В сущности, так оно и есть, верно? Так что… – Он приложил палец к губам и открыл передо мной дверь.

Пациент оказался пузатым мужиком лет шестидесяти, он тихо лежал на высокой платформе. На меня он посмотрел большими перепуганными глазами.

– Мистер Брэндон, – заговорил Джонас. – Это мой коллега, о котором я вам говорил. Не могли бы вы показать ему то же, что и мне? И рассказать, что с вами случилось?

Медленными, осторожными движениями Брэндон расстегнул верх своей пижамы.

– Тело как будто горит, – сказал он. – Повсюду.

– А где у вас заболело сначала, мистер Брэндон? – спросил Джонас.

– На шее, сзади, – отозвался тот. – Жгло так, точно головешку приложили. Потом пошло оттуда дальше.