– Я была в паре с Брайаном, – рассказывала Тор. Мы сидели в шумном баре. Вся компания дружно застонала, едва услышав это имя. – Он – язва с прободением. Студенты ничего не понимают, он ведь не говорит им толком, где у него болит. А он их же еще и обвиняет… Молодой человек, – сварливым голосом продолжала она, – оставьте при себе ваши оправдания. Ваша работа – слушать истории, а не впадать в истерию. Вы меня не слушали.

СП захохотали, а с ними и я.

– Знаю, о чем ты думаешь, – сказала мне она, когда мы остались вдвоем. – Еще раз об эпоксидке.

– Что тут поделаешь? Я – вуайер, любитель подглядывать за специалистами.

Еще около года Тор продолжала ходить на просмотры в надежде на настоящую актерскую работу. Получила маленькую роль в «Кандиде», сыграла хорошо, но, к моему удивлению, была как будто не рада.

– Я могу заработать больше, представляя пациентов, – потрясла она меня своим заявлением.

Вскоре она начала брать на дом редактуру профессионального журнала СП, занялась изготовлением макета.

– Не знал, что ты имеешь об этом представление, – сказал я.

– Опыт студенческой газеты.

Колея, в которую входила ее жизнь, ее не сильно радовала, но и депрессии у нее тоже не было. Она сосредоточилась на работе, и все как будто шло хорошо.

Я встречал ее у больницы, откуда она выходила в той же одежде, в которой работала, и наблюдал, как она медленно, постепенно отходит от роли. В начале и в конце ужина она держала вилку как два разных человека. По-моему, даже то, какую еду она заказывала, зависело от персонажа, которого она представляла в тот день.

Ей нравились серьезные проблемы. Необъяснимые кровотечения, неявные травмы. И чтобы обязательно была предыстория, стыд, заставляющий скрывать симптомы.

Тор всегда играла серию взаимно переплетенных пьес, или наоборот, одну пьесу, но из многих серий. Ее партнерами по игре становились молодые исполнители, которые никогда даже не помышляли о сцене и, но, и/но вынуждены были выходить на публику, не зная сценария, а она должна была не только произносить свои реплики, но и провоцировать их на правильные ответы, причем они об этом не подозревали. Довольно-таки интенсивный вид сотворчества.

Каждым своим выступлением она обучала. Если представление проходило удачно, то студент усваивал урок, благодаря которому мог много позже вылечить кого-то по-настоящему. Важнейшие актерские работы в истории осуществлялись за закрытыми дверями, в крохотных комнатах, где зрителями становились один или два человека.

Как-то раз я ждал ее у больницы, когда ко мне вдруг подвалил один парень, студент, на вид лет двадцати, не больше.

– Эй, мужик, послушай, – сказал он. – Ты ведь муж той СП, точно? Я тебя с ней видел. Она удивительная, знаешь.

Это прозвучало у него не как комплимент, скорее, он как будто удивлялся чему-то странному.

– О чем ты? – спросил я, но он только покачал головой и развел руками так безыскусно и трогательно, что грех было на него сердиться. – Ладно, иди отсюда, парень, – сказал я.

– Нет, погоди, – настаивал он. – Я узнал от нее больше, чем… – И он снова потряс головой.

После того случая я начал читать об истории и теории театрального искусства. Мне хотелось понять – ну и, конечно, нравились слова. Например, чит аут – это когда актер занимает слегка неестественную позу на сцене с тем, чтобы в момент напряженного диалога с партнером его лицо видели зрители. Эстетическая дистанция, которая в работе Тор непременно должна была быть опрокинута. Нетипичная подсказка – когда из-за особого устройства сцены или декораций стол помрежа, ведущего спектакль и подающего реплики актерам, оказывается не в левом углу сцены, как обычно, а в правом. Читал я и об импровизации. Сначала в основном в комедии, но скоро добрался до Чайкина, Сполин, Чилтона[18] и других.

Как истолковать импровизированный сценарий? Импровизированное действо?

Расцветали цветы. Какие, не знаю. Садом занималась Тор, и у нашей входной двери висели корзинки с какими-то цветущими кустиками. Я был в кухне, когда вернулась домой Тор и вошла, впустив с собой облако растительных ароматов.

На ней было платье с растительным орнаментом того же оттенка, как те цветы у двери. Я ничего не сказал вслух, но подумал: «Мисс Как-Там-Бишь-Ее, немного постарше, взвинченная, проблемы с неврологией». Тор прошла через комнату, точно во сне. Нет, тут дело не в ее теперешнем персонаже, понял я; она сама о чем-то задумалась.

– Детка? – позвал я ее. Она моргнула и вернулась. – Что стряслось? Неудачный день?

– Нет, не неудачный, – сказала она. – Просто занятой, суматошный даже.

Именно тогда я впервые ощутил ревность.

Я не хотел ревновать. Чувствовал себя смешным и глупым эгоистом. Никогда раньше я не был таким, да и Тор никогда не давала мне поводов для ревности. Но в ее тогдашней отдельности от меня было нечто особенное, и я не мог перестать думать о молодежи, об этих будущих докторах. Мне вспомнился парень, который заговорил со мной тогда. И я представил, как они с Тор занимаются любовью в шкафу после того, как он поговорил с ней и поставил диагноз ее придуманным хворям.

Пару раз я уходил с работы пораньше и ждал ее там, где она не могла меня увидеть, – в закусочной через дорогу от больницы, откуда хорошо просматривалась вся территория. Нисколько этим не горжусь. Редкие минуты, когда она могла побыть наедине с собой. А я подсматривал за тем, как она медленно идет через автостоянку.

Однажды, ветреным днем, я увидел целую стайку студентов – они выпорхнули из дверей больницы и шли, оживленно что-то обсуждая. Не знаю как, но я почему-то сразу понял, что кое-кто из них наверняка разговаривал в тот день с ней – точнее, с ее персонажем.

– О боже мой, – воскликнул кто-то из них. И я осознал, что снова ревную ее, но не к тому же, к чему прежде.

Я представлял себе Тор в крохотной комнатке, лицом к лицу с раскрасневшимся студентиком. На ней цветастое платье, или брючный костюм, или футболка, открывающая татуировку на ключице, да мало ли что еще. А молодой студентик – или студенточка – в белом халате, широком не по размеру, сидит и пялится на Тор в этой самой комнате. Куда там первым рядам партера – это все равно что смотреть спектакль, сидя прямо на сцене.

Если бы история пошла по-другому, театр мог бы стать вечной цепью представлений с глазу на глаз. Я ревновал ее к аудитории.

Дома она могла войти в комнату в одежде, которой я никогда раньше у нее не видел, и я спрашивал:

– Это что, новый свитер?

– Нет, – отвечала она. – Он у меня уже сто лет.