Чтобы не потерять счет времени, каждое утро я делала хлебный катышек и по воскресеньям сплющивала его в кружочек. Так я сделала нечто вроде календаря.

12 марта, в десять часов утра, за мной пришел надзиратель и приказал заложить руки за спину. Я отказалась, сказав, что я еще не приговорена к смерти. В кабинете 217 меня уже ждали Зубов и Шершенко. Следователь тут же предложил мне прочитать такой документ:

Я стала протестовать:

– В 1927 году я жила в Париже. Каким образом Москва могла принять решение относительно меня, не уведомив об этом заранее? А если бы я не приехала в Россию, что означал бы этот документ? Никогда советская миссия в Париже не говорила со мной ни о чем подобном. Советская власть меня признала советской гражданкой, но я ее об этом не просила!

Тогда Шершенко сказала:

– Андре, прочтите ваше обвинительное заключение.

Я прочитала, что мне предъявлено обвинение по статьям 58–10 и 7–35[133] Уголовного кодекса. Статья 58–10 предусматривала наказание от трех до двадцати пяти лет лишения свободы, а статья 7–35 – пять лет лишения свободы, с возможностью замены на вечную ссылку. Обвинение было основано на следующем:

1) показания Кузнецова о том, что я высказывала антисоветские взгляды в Доме Советов;

2) аналогичные показания Маулиной, подтверждаемые свидетельскими показаниями пожарного Кузнецова;

3) показания Марии Курдюмовой о том, что я допускала антисоветские высказывания в 1949 году в артели «Искра» и во время разговора на улице 19 февраля 1951 года;

4) показания Нины Мамоновой и ее мужа Михаила Мамонова, повторяющие те же обвинения;

5) рапорт московского МГБ о моих многочисленных попытках проникнуть во французское посольство, чтобы получить там убежище;

6) справка о том, что в 1937 году я была приговорена к восьми годам лишения свободы за то, что скрыла от МГБ факт принадлежности моего мужа Николая Мацокина к контрреволюционной организации, планировавшей убийство Сталина.

Ознакомившись с этими документами, я обратилась к Шершенко:

– Вы сами-то верите этим россказням?

– Вам предстоит очная ставка со свидетелями, Андре.

Только я вернулась в свою камеру, как вошел надзиратель и велел мне собрать вещи и следовать за ним. Меня перевели в просторную камеру с двумя шконками. На одной из них сидела молодая женщина. Мы не успели сказать друг другу ни слова, как нас повели в душевую. У меня не было сменного белья, и тюремная служащая дала мне длинную серую кофту. Моя сокамерница успела шепнуть мне, что ее обвиняют в тяжелом преступлении, но объяснения пришлось отложить, так как после выхода из душа меня вновь повели в кабинет Зубова. Он думал, что возьмет меня нахрапом:

– Кончай ломать комедию, Сенторенс! Ты, в конце концов, будешь говорить или нет? Я тебя предупреждаю, что ты не вернешься в свою камеру до тех пор, пока не назовешь имена французских шпионов, с которыми ты сотрудничала, и местонахождение вашей организации!

Тщетно я пыталась доказать ему, что он ошибается. Зубов видел во мне шпионку и не желал отступать ни на шаг. Посреди ночи он не переставал изводить меня вопросами о моей роли в этой вымышленной шпионской организации. Все последующие ночи он начинал все сначала, вероятно, надеясь, что измором добьется нужного признания.

В час ночи 19 марта, когда Зубов в очередной раз мучил меня, в его кабинет зашел мужчина крепкого телосложения. При виде его мой мучитель вскочил и приказал мне тоже подняться. Вошедший оказался начальником всех архангельских следователей. Он очень вежливо обратился ко мне:

– Сенторенс, вы уже ознакомились со своим обвинительным заключением?

– Да.

– Я хочу, чтобы вы прочитали все, что относится к статье 58 Уголовного кодекса…

Он протянул мне книгу, где я прочитала:

Это все, что я помню из тех многочисленных статей, которые этот важный тип посоветовал мне прочитать в качестве утешения.

– Итак, Сенторенс, вы по-прежнему намерены посещать французское посольство? Зарубите себе на носу: вы должны подписать протокол, как того требует закон, у нас нет никакого интереса держать вас здесь долгое время. Мы готовы с пониманием отнестись к вам, но при одном условии: вы подпишете документ о том, что вы обязуетесь никогда не пытаться пройти в посольство Франции. Если вы согласитесь, мы подберем для вас место, где вы будете жить пять лет. Если за это время ваше поведение не вызовет никаких нареканий с нашей стороны, вы будете вольны уехать куда угодно.

Я хорошо поняла, что эти товарищи хотят отправить меня в ссылку, откуда я уже, естественно, никогда не вернусь.

– Когда 24 февраля я здесь оказалась, я написала заявление, и мне нечего к нему добавить. Я заявила, что никогда больше не подпишу ни одной бумаги, даже с риском для собственной жизни. Я вам больше не верю. Судите меня, осуждайте меня как хотите, мне все равно. И потом еще неизвестно, может, на следующий день вы меня отправите в лагерь. Вы не можете утверждать, что я буржуазного происхождения, так как я дочь простых людей и тружусь с четырнадцати лет, чтобы заработать себе на жизнь. Но во Франции своим трудом я всегда могла заработать на хлеб и кров, а здесь, в России, мне в этом отказано. Я никогда не прощу советской власти своего ареста в 1937 году и всего того, чему вы меня подвергли с этого времени!