отбор постарался, чтобы мы как можно быстрее реагировали на подобный угрожающий намек. Поскольку чрезмерная реакция не требует от организма больших затрат – лишь в самых крайних проявлениях она может вызвать психоз и/или остановку сердца, – для защитных рефлексов типична неумеренность. К тому же, чтобы вызвать неконтролируемую реакцию, зачастую бывает достаточно и одного признака угрозы: чешуи, извивающейся формы, злобно горящих глаз или острых зубов. Лучше перестраховаться, ибо береженого бог бережет. И наконец, защитные рефлексы легко перевешивают сознательный контроль над эмоциями и могут некоторое время продолжать действовать без дополнительных стимулов [Там же: 60]. С другой стороны, когда стимулы, связанные с угрозой, включены в художественные тексты, стимулятором становится само искусство.

В «Мы» стимулы, связанные с угрозой, занимают видное место. По понятным причинам обнаженные зубы, особенно заостренные, как у хищников, вызывают тревогу. Нетрудно заметить, что Д-503 неоднократно обращает внимание на острые белые зубы 1-330. Ее улыбка напоминает ему укус [150, 157, 159, 202], зубы у нее «ослепительные, почти злые» [150], но при этом сладкие [288] и «нежно-острые» [187]. Эта странная смесь положительных и отрицательных ассоциаций ясно показывает, что зубы 1-330 завораживают Д-503, застывшего в нерешительности где-то на полпути. Поскольку зубы 1-330 символизируют как добро, так и зло, Д-503 не может не смотреть на них. Также он неоднократно описывает глаза других персонажей. Пятна в виде глазков, как правило, служат насекомым, чтобы отпугивать возможных хищников: тех тревожит ощущение, будто на них нацелился взглядом другой хищник. Д-503 постоянно замечает, как на него смотрят довольно хищные персонажи: 1-330 и змееподобный S-4711 с его сверлящими глазами-буравчиками [161]. Наконец, вид крови, вероятный признак опасности, часто вызывает истерию. Многие животные, особенно ядовитые рыбы, окрашены в кроваво-красный цвет, чтобы держать хищников на расстоянии. Когда в День Единогласия Д-503 видит, что 1-330 истекает кровью, у него в глазах «все стало багровым», и он переходит к насильственным действиям [235]. По сути, 1-330 сочетает в себе многие из этих стимулов, создавая общее завораживающее впечатление. Помимо острых зубов и дерзкого взгляда, она обладает голосом, похожим на хлыст – змееподобный образ, – а ее лицо состоит из острых треугольников, что дополняет мотив острых зубов[68].

Замятин также вызывает реакцию отторжения, действуя от противного: население Единого Государства он часто изображает как не способное реагировать. Д-503 с совершенно безнравственным удовольствием говорит о том, насколько «сияющим стало лицо Земли» благодаря массовому истреблению людей во время Великой Двухсотлетней Войны [152]. Когда около десятка рабочих погибает в производственной аварии, Д-503 с гордостью отмечает, что никто и не вздрогнул, что ритм работы «не споткнулся» [209]. Порой персонажи проявляют полную бесчувственность, как, например, врач, который спрашивает Д-503, не согласен ли тот «заспиртоваться» – не когда-нибудь, а прямо сейчас [197]. Если мы в таких случаях не содрогаемся, в нас нет человечности – не зря мы практически не задумываясь говорим о своих бесчеловечных, хладнокровных сородичах, что у них «каменное сердце». Иными словами, должным образом обработанные люди не испытывают висцеральных реакций. В классическом культовом фильме Ридли Скотта «Бегущий по лезвию» именно по этому признаку блейд-раннеры отличают андроидов от настоящих людей.

Выработка условных рефлексов опирается на то, что наши мысли тесно переплетаются с висцеральными реакциями. Мы не можем отличить здоровую пищу на вкус; о ее полезности для здоровья мы судим лишь по тому, как мы о ней думаем. Это допускает значительный разрыв между поведением и истинной причинно-следственной связью событий. То, чего вы не знаете, с меньшей вероятностью вызовет у вас тошноту. Мы можем предотвратить неблагоприятные реакции и разжечь аппетит, назвав пчелиную рвоту медом, а рыбьи яйца – икрой. В некоторых языках, например в английском, названия некоторых видов мяса животных не имеют ничего общего с названиями самих животных (ср. русское «говядина», никак для современного человека не связанное с «коровой» или «быком»).

Аппетит можно разжечь с помощью обмана, замаскировав один продукт под другой: примеры – вегетарианский гамбургер или «фальшивый заяц». Макаронную диету можно оживить, просто придав изделиям разную форму. С другой стороны, как уже было сказано, лучше не знать, из чего делают сосиски и колбасы, иначе они могут вызвать отвращение. Олеша в «Зависти» уделяет немало внимания их ингредиентам, высмеивая попытку Андрея Бабичева «утопизировать» советскую пищевую промышленность, используя колбасу как оружие против частных, семейных кухонь. Висцеральная реакция оказывается преувеличенной из-за простейшего пищевого отвращения, и автор может эксплуатировать ее дальше уже в новых, самых разнообразных целях.

На самом деле висцеральная реакция гораздо коварнее. На утопическом столе пока еще не было ничего, кроме… слов. Нам даже не нужна пища или другой органический материал, чтобы вызвать чисто физический протест. Казалось бы, это свидетельствует против генетической природы висцеральных реакций. Однако одно то, что аппетит и условные рефлексы присутствуют в утопической фантастике, еще раз доказывает, что естественный отбор часто действует через систему знаков. Как давно убедили нас философы, трудно ощутить что-либо за пределами образа – хотя пищевой цикл служит важным исключением из этого правила. Образы – это все, что мы можем надеяться получить от художественной литературы, и их часто бывает достаточно, чтобы вызвать физиологические ощущения. Поэтому мы способны реагировать на слова и т. д. почти так же, как если бы они были пищей.

Еще одно дестабилизирующее свойство висцеральных реакций – их предельная заразительность. Подобно зевоте, они легко переходят от того, кто их испытывает, к другим, не подверженным их воздействию. Вид, а особенно запах рвоты, скорее всего, вызовет новые приступы тошноты. То, что мы так легко поддаемся позыву, безусловно, служит селективным преимуществом: зачем нам самим испытывать неприятные ощущения, чтобы приобрести аверсивный рефлекс, если их можно получить косвенным путем? Этот пример помогает нам понять, почему висцеральные реакции так мощно воздействуют, так часто считаются признаком искренности и так прочно утвердились как составная часть мастерства актера, который умеет эти чувства сыграть и тем самым вызвать их в зрителе. А зритель восприимчив. Разве мы не жаждем искусства ради того, чтобы оно нас внутренне «трогало»? Сам Аристотель видел цель трагедии в том, чтобы через страх и жалость вызвать у зрителя катарсис, своего рода висцеральную реакцию. Так запускается следующая стадия висцеральных реакций.

Еще одним примером накопительного характера естественного отбора может послужить наша инстинктивная реакция на несъедобные компоненты окружающей среды. Самые сильные непищевые реакции основаны на моделях пищевых рефлексов. В природе ничто не возникает из ничего. Новые органы и формы поведения должны адаптироваться на основе предыдущих. Эмоции и виды поведения, не находящиеся в тесной связи с биологическими моментами,