Её безмятежный голос звучал низко и холодно. – Пожалуйста, никогда больше не прикасайся ко мне на людях.

Её ледяной взгляд, словно Северный Ледовитый океан, остудил его пыл. Он изобразил на лице лёгкую улыбку, но внутри у него всё сжалось, а в ушах усилился шум.

– Мне нравится к тебе прикасаться.

– Я не могу этого позволить в присутствии посторонних. Это неприлично. Я не думала, что нужно отдельно уточнять, Дилан, ты должен сам это понимать. Что на тебя нашло? Я знаю, вы с братом не ладите, но...

– Не ладим? – прервал её Дилан. – Я видел, как он на тебя смотрел.

– Он всего лишь был подчёркнуто вежлив, чего нельзя сказать о тебе. Ты меня унизил, Дилан.

Слова больно ранили, словно удар хлыста. Дилан понимал, что парировать ему нечем, поэтому зацепился за другую часть фразы.

– Вежлив? – повторил он. – Чёрт возьми, я знаю, о чём он думал. Йен буквально раздевал тебя глазами.

К его изумлению, она не стала с этим спорить.

– Что, если и так? – равнодушно спросила она.

– Ты моя содержанка, Грейс, у него нет на тебя прав. Я лишь напомнил ему об этом факте.

– Я не твоя содержанка, Дилан. Содержанками владеют, их покупают и обеспечивают. Я не позволю тебе обращаться со мной так, будто я принадлежу тебе. Ты нанял меня на должность гувернантки твоей дочери. В нашей постели нет места деньгам. Я не содержанка. Я твоя любовница.

– В любом случае, ты моя.

– Нет, – спокойно и решительно возразила она. – Я принадлежу самой себе, и сама выбираю, кому отдаться. Ты не вправе решать за меня.

Грейс развернулась, чтобы уйти, но Дилан обхватил рукой её талию и уткнулся лицом в шею. Она застыла на месте, никак не реагируя на его объятия, и он сдался. Как только Дилан её отпустил, Грейс тут же покинула кабинет. Дверь за ней мягко закрылась. Он уставился на выкрашенную в белый цвет поверхность, задыхаясь в душной комнате.

– Моя, – проговорил Дилан, будто Грейс стояла по ту сторону, но когда он открыл дверь, снаружи никого не оказалось. Он подумал о её глазах, улыбке, о том дне в детской. В груди защемило от свирепой ревности, собственнического желания и, да поможет ему бог, от страха.

Дилан прошествовал в музыкальную комнату и сел. Никогда раньше он не испытывал подобных чувств и сам себя не понимал. Дилан открыл свои записи и принялся за работу, используя музыку, чтобы избавиться от тошнотворной ревности и страха. Погружаться в муки творчества, которые обычно терзали его в последние дни, времени не было. Он беспрерывно стучал по клавишам с такими силой и яростью, что музыка перекрывала шум в голове. Симфония получила такой неистовый финал, что когда его исполнит оркестр в полном составе, стены зала не выдержат и рухнут.

Дилан опять взялся за перо и написал внизу последней страницы одно слово: "Конец".

Тяжело дыша, он отложил перо и уставился на последнюю строчку, не в силах поверить в то, что только что сделал. Дилан закончил симфонию. После нескольких дней попыток сочинить конец, он просто сел и написал его так, как не делал этого уже много лет: не задумываясь, не напрягаясь и не отвлекаясь на шум. Он завершил целую симфонию, хотя всего несколько месяцев назад думал, что, если вообще что-нибудь напишет, это будет настоящим чудом.

Дилан громко рассмеялся от радости. Ей-богу, у него получилось. Наконец-то.

Дилан собрал ноты и спрятал их в папку, затем встал из-за рояля. Нужно найти Грейс и всё ей рассказать. Вероятно, она ещё сердится на Дилана, но обязательно его простит, ведь у неё такое доброе сердце, она просто не может его не простить. По своей природе Грейс мягкая и милая, и гораздо более великодушная, чем он заслуживал.

Дилан только собрался выйти из музыкальной комнаты и отправиться на её поиски, когда услышал бой часов. Он взглянул на каминную полку и понял, что уже шесть вечера.

Господи, он уже должен быть в Пламфилде. Йен разозлится, когда Дилан явится на час позже, но ехать всё равно нужно. Он помирится с Грейс вечером, когда вернётся. Ночью в коттедже Дилан добьётся её прощения любым способом, который придётся ей по душе.

Поездка на лошади занимала меньше времени, чем в экипаже, поэтому Дилан отправился в Пламфилд верхом и опоздал только на сорок пять минут. Он ожидал, что брат рассердится, но Йен повёл себя весьма спокойно. Дилан объяснил, что потерял счёт времени из-за новой симфонии. Брат выслушал его и не высказал ни малейшего упрёка. Казалось, он был поглощён другими мыслями. Видимо, Йен действительно собирался обсудить с ним жизненно важное дело.

Йен давным-давно привык ко всевозможным культурным особенностям людей и деликатным политическим ситуациям, и каким бы важным ни был обсуждаемый вопрос, он никогда не переходил прямо к делу. Брат отвёл Дилана в гостиную и налил вина им обоим, затем они больше часа вели беседу на отвлечённые темы.

Сначала они обсудили дела в поместье, затем Йен перевёл разговор на Изабель. Он спросил, что Дилан намерен делать с дочерью. Дилан ответил, что она останется жить с ним, а через год или два, когда Изабель подрастёт, они вместе отправятся путешествовать. Этот план пришёл ему на ум во время беседы.

– Молодой женщине не стоит надеяться на то, что она сможет выйти за рамки ограничений светского общества, – предостерёг Йен. – Её будущее ничем не отличается от будущего всех женщин: достойный брак и дети.

Одной мысли о неизбежной судьбе дочери хватило, чтобы Дилан возмутился. Он небрежно упомянул Сапфо, Марию Терезу Аньезе и других женщин и попытался убедить себя, что Йен не виноват в том, что он такой скучный и заурядный, как проповедник.

– Значит, по крайней мере, до тех пор она остается на попечении миссис Шеваль? – спросил Йен.

Вопрос был вежливым, но при одном упоминании Грейс Дилан сжал зубы, каждый мускул в его теле напрягся. Он встретился взглядом с братом, который сидел в пяти футах от Дилана.

– Да.

Йен вздохнул и откинулся на спинку стула.

– Дилан, что касается той женщины. Ты ведь знаешь о ней?

– Что именно? Она вдова, родом из Корнуолла, выросла в хорошей семье.

– Нет, я имею в виду, ты знаешь, кто она? Кто её муж и тому подобные факты.

– Она сбежала