Эдвард посмотрел им вслед. Странно, но он не мог сдвинуться с места. Его, как от ожога невидимой медузы, поразил бесцветный, не имеющий вкуса, парализующий токсин. Он стоял и смотрел на них издали. Все это не совсем еще дошло до него, его сознание отказывалось придать смысл картине, которую он наблюдал.

Мужчина и женщина скрылись из глаз, и его паралич прошел, уступив место страху — страху перед происходящим, перед уже происшедшим. Ноги сами собой пришли в движение, а мозг подоспел с объективной оценкой ситуации. Мозг явно не желал сразиться с этой новой загадкой, придать ей какую-то приемлемую форму — он упорно жался в углу и даже норовил улизнуть с ринга. Все вокруг сделалось ярким и четким, как раскиданная стеклянная мозаика. Время вышло. Где оно, вдохновение, где гениальный тактический маневр, способный в корне изменить ситуацию — нет, не просто изменить, а отменить, одним махом сделать так, чтобы все снова стало хорошо? «Она, наверно, решила, что я лечу более поздним рейсом, — думал Эдвард. — Не могла она хотеть, чтобы я это видел». Он чувствовал себя как камера с открытой заслонкой — не в его власти закрыть объектив, отвернуться, прекратить съемку.

Он уже думал, что потерял их в толпе, но тут они появились опять в очереди у паспортного контроля. Он хотел перехватить взгляд Маргарет, однако ракурс был неудачный, к тому же она надела темные очки, в которых он видел ее впервые. Выглядели они на ней просто ужасно и делали ее похожей на слепую. Она что-то сказала герцогу. Тот порылся в карманах и подал ей чистый носовой платок. Эдварду было больно смотреть на нее, как на солнечный зайчик. Она ничего не понимает, думал он. Ее нужно предостеречь.

— Маргарет! — крикнул он. — Маргарет!

Десять тысяч человек оглянулось на его крик. Она тоже посмотрела в его сторону и сразу же отвернулась. К герцогу подошел служащий в форме и вывел их с Маргарет из очереди в какую-то боковую дверь. Эдвард проводил их глазами, вскинув руку жестом человека, останавливающего такси. У одного из окошек таможни возникло замешательство. Какой-то ребенок — нет, мужчина необычайно малого роста — попытался прорваться без очереди, но двое таможенников без труда задержали его и увели прочь.

Собственная кладь начала вдруг тяготить Эдварда. Он нашел скамейку и сел. Надобность в каких-то чрезвычайных мерах чувствовалась по-прежнему — его внутренняя сигнализация трезвонила все сильнее с каждой секундой, но он не знал, что надо делать и как ее отключить. С трудом верилось, что время идет, как и шло. После такой встряски ему полагалось остановиться со скрежетом и вонью горелой изоляции. Мозг автоматически регистрировал детали аэропортовского интерьера: рекламу «Лаки страйк» и «Кампари», узор на линолеуме. В носу свербело. Рабочие на летном поле при свете прожектора копались в моторе грузовика. Эдвард смотрел на них, пока на сетчатке у него не отпечатались голубые блики.

Бессмысленный фоновый шум из динамиков постепенно оформился в мужской голос.

Эдвард заставил себя вслушаться и услышал свою фамилию.

Грубые механизмы реальной жизни, как ни странно, продолжали работать в прежнем режиме. Посредством стрелок-указателей, вежливых чиновников и ускоренных процедур он быстро прошел через все формальности. У распределителя багажа его ждал шофер с написанной от руки табличкой. Это был его старый приятель без подбородка, одетый в шикарную кожаную куртку, плохо сочетавшуюся со свитером крупной вязки. Еще один субъект, весельчак, до смешного похожий на Кларка Гейбла, взял у Эдварда поклажу. Не разговаривая ни с ним, ни друг с другом, они провели его в подземный гараж, где одуряюще пахло бензином. Там стоял темно-синий лимузин «даймлер-бенц», хищно присевший на сверкающих спицах. Эдварда водворили на заднее сиденье, те двое сели впереди, и автомобиль, деликатно кашлянув, снялся с места.

Его везли куда-то на север через пригороды с полузнакомыми именами — Виндзор, Уорфорд, Хэмпстед, Льютон. Заднюю часть покалывало, как будто он уже несколько суток провел в сидячем положении. Думать ни о чем не хотелось — ни одно направление мысли не вызывало у него даже отдаленного интереса. Хотя любопытно, что герцог сказал Маргарет про кодекс — наплел, поди, что это национальная ценность и что он позволит ей написать о нем. Как можно быть такой умной и такой наивной одновременно? Герцог изорвет его на куски, как и обещал Фабриканту.

Они ехали уже пару часов. Звезды здесь, вдали от города, светили поразительно ярко, но он не испытывал охоты любоваться ими. Он не вышел из машины, когда они остановились заправиться. Божественный запах кожи и сладкого табака на заднем сиденье оставлял его равнодушным. Он либо смотрел прямо перед собой, либо закрывал глаза и пытался вздремнуть. В помявшемся черном костюме и расстегнутой у ворота белой рубашке он походил на гостя, который возвращается домой после долгой, просто убийственной пирушки.

Мысли, несмотря на все его усилия, все время возвращались к скорому приезду в Уэймарш и неизбежным практическим трудностям. Впустят ли его в дом без книги? Он пытался вообразить себе, как все будет. Дворецкий доложит о нем, и герцогиня, сидя с поджатыми ногами на большом диване, бросит на него раздраженный взгляд. Как он осмелился показаться в Уэймарше? Хотя, может, все не так уж и плохо, думал он, покачиваясь в «даймлер-бенце». Он сейчас на стороне проигравших, но и герцогиня тоже. Они заодно. Ее деньги остались при ней, а это что-нибудь да значит, ведь так? И пока герцог в Лондоне, номинальной хозяйкой Уэймарша остается она. Он потерпел поражение, но это еще не катастрофа, означающая разрыв сделки. Для герцогини настало время отойти в окопы, переформироваться, пересмотреть свои планы, и в этом он готов ей помочь. Сейчас она как никогда нуждается в сочувствии, в чьем-то свежем взгляде. Он заставил себя глубоко вздохнуть, и стеснение в груди немного ослабло. Может, все еще и будет хорошо.

Он еще раз проиграл сцену своего приезда, но на этот раз она открыла ему дверь сама (слуги давно уже отправились спать). В вечернем платье, с коктейлями в обеих руках — бокалы мерцают от падающего сзади света. Кодекс был лишь мимолетным капризом, признается она, аристократической причудой, только и всего. Она ужасается, видя, как он расстроен. Забудьте об этом, с мелодичным смехом просит она, игриво целуя его в щеку. Не поминайте больше о нем. Выпейте и развеселитесь.

Мимо пронеслась встречная «скорая помощь» с непривычной, режущей слух европейской сиреной. Ему стало не по себе и вдруг почудилось, что они движутся назад, что эти картонные холмы, фанерные домики и одинаковые изгороди повторяются снова и снова.

Целую вечность спустя они подъехали к каким-то воротам. Под шинами захрустел белый гравий. Час был предрассветный — луна зашла, небо начинало синеть. Инстинкт самосохранения заговорил в полный голос, спрашивая Эдварда, во что он собирается вляпаться. Нет, он не готов еще встретиться с ней. Слишком скоро. Не успели они проехать в ворота, он распахнул дверцу и выпрыгнул.

Пробежав пару шагов, он остановился. Воздух, неожиданно холодный и резкий, немного привел его в себя. Он впервые оказался на свежем воздухе с тех пор, как двенадцать часов назад сел на самолет в Нью-Йорке, и само дыхание уже действовало успокаивающе. Машина позади него тут же остановилась.