После этого вперед выступил войсковой судья и сказал:

– Панове молодцы! Наш преславный кошевой Иван Сирко, которого мы восемь раз выбирали своим атаманом, во главе с которым одерживали множество славных викторий над врагами нашими, по Божьей воле упокоился и оставил нас сиротами. Поэтому сегодня мы должны выбрать нового кошевого… Но прежде кош хочет знать, не будете ли вы, молодцы, других новых старшин выбирать, а старых смещать?

– Нет, нет, не будем! – закричали казаки.

– Только кошевого выберем!

– Вот и славно! – заключил судья. – Тогда выкрикивайте, кого вы хотели бы кошевым иметь.

На какое-то время над майданом залегла тишина. Потом из гурьбы старшин послышались возгласы:

– Ивана Стягайло хотим!

– Ивана Рога!

– Палия! Семена Палия!

Постепенно крики усиливались. Кричали уже не только старшины, но и все запорожцы. Каждый как можно громче выкрикивал имя своего избранника, ибо от этого зависело, чья возьмет.

– Палия! Палия! – вопил Секач во всю мочь.

Его поддерживали Звенигора, Воинов, Метелица и те казаки, которые ходили вместе с Палием в Немиров. Вскоре к ним присоединились голоса сечевой бедноты, которая видела в Палие своего, а Стягайло ненавидела за скряжничество и стяжательство.

– Палия! Палия!

Для многих старшин, слышавших на сходке, что Палий сам отказался от булавы кошевого, это было полной неожиданностью. Старый Иван Рог, который не раз уже бывал кошевым, сохранял внешнее спокойствие и неподвижно смотрел на бурлившее море братчиков.Зато Стягайло даже позеленел от злости. Утратив душевное равновесие, он вдруг выскочил в середину круга и во всю мощь своего горла гаркнул:

– Братчики! Кого же вы выбираете? Палий молод еще! Да и на сходке он сам от булавы отказался!

Ему на помощь выбежал Покотило. Воспользовавшись замешательством, вызванным среди запорожцев словами Стягайло, крикнул:

– Панове молодцы! Ивана Стягайло мы знаем уже много лет! Кто скажет, что он когда-нибудь показал спину врагу? Кто скажет, что он не выручил в бою товарища?..

– Никто! Никто! – закричали в ответ казаки, потому что это было правдой.

– Так чего вы сомневаетесь? Выбирайте Ивана Стягайло!.. А я поставлю товариству пять бочек горилки, пять возов хлеба, воз тарани и две кадки сала, чтоб было чем после выборов кошевого промочить горло и закусить.

Среди приверженцев Рога и Палия послышались возмущенные возгласы:

– Это подкуп! Прочь его!

Но многим понравилась мысль выпить за чужой счет. И над кругом загудело:

– Славно! Славно!

– Стягайло! Стягайло!

Покотило шмыгнул в толпу и оттуда подморгнул Стягайло: мол, все в порядке! Только он знал, что и горилка, и рыба, и хлеб, и сало принадлежали Стягайло, а не ему.

Над майданом тем временем неслось:

– Стягайло кошевым! Стягайло!

Когда этот крик усилился настолько, что в нем потонули имена Рога и Палия, войсковой судья взял со стола булаву и протянул Стягайло. У того торжествующе заблестели глаза, но, считаясь со старым запорожским обычаем, он спрятал руки за спину и сказал:

– Нет, недостоин я такой высокой чести, братчики!

– Стягайло! Стягайло! – опять заревели запорожцы.

Судья снова протянул булаву. Стягайло вновь отказался.

Крики сотрясли стены крепости:

– Стягайло кошевым!

Судья в третий раз протянул Стягайло булаву. Теперь он и не подумал отказываться, а поспешно схватил ее громадными ручищами, подержал перед собой некоторое время и поднес к губам. Никто не сомневался, что поцелуй его был вполне искренним.

Судья нагнулся, набрал горсть пыли и высыпал Стягайло на голову.

– Помни, батько кошевой, что ты слуга нашего запорожского товариства! – сказал он при этом. – Помни – и не задирай носа!

Стягайло не перечил: знал, как и все запорожцы, этот тоже стародавний обычай.

Те, кто хотел, подходили к вновь избранному кошевому и посыпали ему голову землей. А он, крепко держа в руке булаву, дружелюбно улыбался и кланялся казакам. Когда желающих воспользоваться этим обычаем больше не оказалось и все братчики, успокоившись, опять стали по куреням, он поклонился войску чуть ли не до земли и сказал:

– Спасибо, братчики, за честь и уважение! Клянусь свято блюсти наши запорожские обычаи и вольности! Быть беспощадным к врагам земли нашей и веры православной! По-отцовски относиться ко всем вам, побратимы мои дорогие.

– Ишь, мягко стелет, да не твердо ли спать будет? – прошамкал Шевчик на ухо Звенигоре.

Стягайло, хитро подморгнув, вдруг перевел на другое:

– Теперь, братчики, приглашаю всех выпить за мое здоровье по чарке горилочки!.. Эй, Покотило, где твое угощение?

Покотило затрусил к воротам – и несколько минут спустя в Сечь въехал целый обоз, заранее прибывший с хутора Стягайло. Запорожцы встретили его веселыми восклицаниями и шутками. Строй сразу нарушился. Каждому хотелось быть поближе к возам, на которых темнели дубовые бочки.

Прошла неделя. Время, казалось бы, небольшое, но в жизни Арсена и Романа оно принесло большие перемены. Хотя Сирко уже и не было на свете, но его мысли, его воля еще жили среди людей. Они еще продолжали оказывать влияние на судьбы многих из них.

В конце лета в Сечь прибыло московское посольство, которое направлялось в Бахчисарай для заключения мира с Портой и Крымом. Во главе посольства стоял Василий Тяпкин. Помощником его и писарем был дьяк Никита Зотов. По дороге из Москвы на Запорожье посольство завернуло в гетманскую столицу Батурин, и Самойлович, по договоренности с посольским приказом в Москве, послал от себя в Бахчисарай видного казака, войскового товарища Раковича, хорошо владеющего татарским и турецким языками, а также латынью. Он должен был быть толмачом и представлять интересы гетманского правительства на переговорах.

В Сечи посольство долго не задержалось. Тяпкин торопился. Поэтому, пробыв здесь всего один день, он в сопровождении шестисот казаков и рейтаров двинулся дальше.

От коша, как еще раньше договорился Сирко, в состав посольства вошли Арсен Звенигора и Роман Воинов. Числились они проводниками, но Арсен, кроме того, был назначен вторым толмачом.

Четвертая после выезда из Сечи ночь застала посольство в безводной ногайской степи, в одном переходе от Перекопа. Вот уже третий день посольство сопровождал отряд перекопского бея – запорожцы сразу же повернули назад, как только дошли до границ своих земель, – и посол Тяпкин и его люди чувствовали себя только в относительной безопасности, по горькому опыту предшествующих лет они знали, что вероломные крымчаки могли в любой момент сменить милость на гнев.