Исчезла не только она. Нигде не было видно и хозяина поместья, того самозванца, что посмел выдавать себя за Викторина Богуша. Говорят, он уехал на воды.

Однако чаще, чем в усадьбу, Якуб заглядывал к Славе.

Да, к той самой Славе. Не так-то просто сжечь ведьму, огонь не каждого захочет принять. А отшельница жила теперь в глубине Карпатской пущи, где встречаются лишь волки и медведи, да еще те люди, которых ведут чары.

Всю долгую зиму женщина учила Якуба паучьим тропам. Ибо паук великолепен, своим терпением он превзошел всех земных тварей.

– Паук? – кричит Якуб, услышав эти слова из уст отшельницы. – Да ты издеваешься. Паук великолепен? Бред!

И стучит по столу оловянной кружкой, пытаясь раздавить косматого паука на толстых ножках, со светло-серым узором на спине в форме церковного креста. Крестовик, до сих пор неподвижный и будто застывший в оцепенении, мгновенно покидает круг света от дрожащего пламени свечи и исчезает в темноте.

– Дай мне силу орла! – ревет Шеля.

– Твои отцы и деды были орлами, – спокойно отвечает Слава. Прядь светлых волос закрывает половину ее лица, но женщина даже не пытается откинуть ее. Ведьму сжечь не так-то просто, но огонь – это огонь, а плоть – это плоть. На щеке и виске отшельницы видны пунцовые пятна от ожогов. – Но ваш орел поседел, состарился и стал беспомощным. Молодые орлы и черные вороны терзают его тело. Так и будет впредь.

– Не всегда, – замечает Азарадель, прячущийся во тьме и оттого невидимый. – Ты не знаешь, что будет с Польшей через двести лет.

– Но ни он не доживет до этого, ни его дети, – отвечает Слава. – Паук лучше старого орла.

Якуб потягивает из кружки, не дает себя убедить.

– Подними свечу повыше, – говорит Слава.

Шеля так и делает. Пламя освещает потолок и углы, и кажется, что лежащие там тени приходят в движение и начинают жить своей жизнью. Потому что это не тени. Это пауки, сотни пауков. Черные фолькусы на столь тонких лапках, что их почти нет; воинственные домовые пауки в паутине, напоминающей из-за пыли и грязи старую вату; и пухлые кружевопряды, вроде бы медленные и сонные, но способные, если надо, всей стаей выследить и повалить жертву гораздо крупнее себя; и другие, не имеющие особого имени. Они неподвижны, как неживые, словно им предстоит жить вечно, а потому нет необходимости куда-либо спешить. Лишь немногие бесцельно двигаются, и это движение больше схоже со сновидением или же плавным колыханием подводных растений, нежели с реальным движением. А рядом, по углам, затянутым паутиной, сидят два знакомых черта – сидят и скалят зубы в улыбке. Какой-то паук, блестящий, как навозная муха, забрался в одну ноздрю Амазарака и вылез из другой.

– Паук терпелив. И беспощаден, – напевает Слава себе под нос. – Паук стремится к цели. Он не ищет признания. Он не предается гневу. Он не оглядывается на других. Он постоянно ищет свое. Он не злится, но не забывает зла.

Голос отшельницы тихий, монотонный. Молитва-заклинание проплывает по комнате. Пауки застывают на месте. Им некуда спешить – перед ними все время мира. Воздух густой и гнетущий от их ожиданий, трудно дышать.

– Паук не обижается на несправедливость, он тешит себя своей скрытой силой. Он все снесет, все выдержит, надеясь лишь на себя. Это паук.

Слава молчит. Якуб пристально смотрит на нее.

– Почему ты хочешь мне помогать? – спрашивает он наконец. – Ни ведьмы, ни черти не помогают просто так, от чистого сердца.

– Может, и у нас есть свои цели? – улыбается отшельница.

– Шеля – вор, – шипит Азарадель, свисая с потолка головой вниз, как летучая мышь. – Мы возненавидели его на веки вечные.

– Амазарак и Азарадель похожи на тебя. Оба настаивают на том, что Якуб Шеля, ныне называющий себя Викторином Богушем, украл у них то, что причитается им.

– А я, сука, не настаиваю. Так оно и есть, – процедил сквозь зубы Якуб. – А ты, ведьма?

– А мне нравится эта черная злоба в тебе.

Якуб ничего не отвечает, и его тоже что-то тянет к Славе. Может, это чары, а может, вовсе и нет. Шеля и отшельница меряются взглядами, словно кошки, и вскоре Якуб в глазах ведьмы замечает нечто такое, чего прежде не видел ни у деревенских девок, ни у знатных дам.

– Почему же тогда черти не заберут то, что им причитается? Зачем им нужна помощь слабого человека?

– Черт не может причинить человеку вреда, если тот сам на это не согласен. Так повелось в мире, освещенном солнцем и луной. Это можно сделать под землей, в краю мертвецов и в иных мрачных чертогах, где правят тлен и черви. И то не всегда, ибо если человек исповедуется и несет на себе благодать Божию, то никакие темные силы тронуть его не могут, никогда и нигде, если он сам этого не позволит, – объясняет Слава. – Таков закон для чертей от начала времен. И тот, кто нарушит этот закон, развоплотится. Развоплощение – это не просто означает не быть. Говорят, есть на Руси монастыри и храмы, где монахи учатся не быть, но это не то. Все, что наделено душой, от камня до человека, оставляет след, который сохраняется даже по завершении земной жизни. Ведь эта жизнь на какое-то время проявилась в мире. Развоплотиться означает не существовать вообще и никогда. Замести все следы, которые когда-либо были оставлены, словно то, что было, не происходило никогда. – Слава на мгновение прервалась, чтобы перевести дыхание. – Я знала одного отшельника, которого изгнали из монастыря на востоке. Он говорил, что когда мир окончательно запутается и усложнится, когда в нем не останется ничего, кроме пауков и паутин, снова явится Бог и развоплотит всех нас. И в этом будет спасение.

– Ты в это веришь? – спрашивает Якуб.

Женщина пожимает плечами.

– Это был нелюдим и плохой человек, – отвечает она, словно это все объясняет.

– Значит, черти не навредят этому самозванцу, разве только моими руками. Почему бы тебе не научить меня быть медведем или волком, если я не могу быть орлом? Почему ты говоришь мне про пауков?

– Укус одного паука – ничто. Семь укусов паука – это укус осы. Когда тебя кусает семь ос, это похоже на укус шершня. Семь укусов шершней убивают мужика. Ничто по семь раз, по семь раз, по семь раз – вот и смерть.

И Якуб снова смотрит на скопище пауков, спящих под потолком, неподвижных, как спящие рыцари из сказки. Пауки просто ждут, когда