еще несколько ударов палкой по почкам, пояснице и крупу. Чудовище взревело и закопалось в землю быстрее медведки. Этим все и закончилось.

– Спаситель! – Йозеф, поколебавшись, подполз к ногам таинственного незнакомца. – Избавитель мой! Забери меня отсюда… Золотом осыплю…

– Ну, золото золотом, но тминное дело вы, пан староста, могли бы рассмотреть чуть быстрее.

– Тминное? – Лицо Брейнля сделалось еще глупее, чем было.

– Ага, тминное. – Мужик в лапсердаке помог Каспереку выбраться из разрытой ямы. Чешский юноша пролепетал что-то по-немецки, видно, даже при таких обстоятельствах он не собирался калечить свои изящные губы какой-то плебейской речью. – Речь идет об обложении налогом тмина, вопреки указу Кайзера от восемьдесят шестого года. Вспомните и о других злоупотреблениях, допущенных Богушами, которые описаны в отдельных письмах. Ответа на них пока нет.

Староста не стал объяснять, что хамам не принято на письма отвечать. Его трясло так, что ни одной мысли не удавалось задержаться у него в голове. Когда таинственный крестьянин пошел помогать мадьярам выбраться из ямы, Йозефа стошнило в ракитнике всей кислятиной страха. Это отчасти помогло ему взять себя в руки, и в голове чуть прояснилось.

На небо выползли тучи, темные и набухшие. Раздался гром. Но уже не подземный, а обычный, грозовой, с молниями и проливным дождем.

– Я знаю уютный кабачок неподалеку. Вдали от дороги, но зато отменное пиво там варят и подают неплохую похлебку, – предложил хам, отряхивая землю с рук.

Мадьяры, якобы не понимавшие польских слов, оживились и приветливо закивали усатыми башками. Однако Брейнль медлил, в памяти всплывали рассказы о разбойниках, заманивающих путников в укромные трактиры и там перерезающих им глотки. Чтобы выиграть время, он велел одному из венгров отдать свои штаны, ибо его собственные были безнадежно испачканы.

– Здоровы ли вы, староста? Вы так бледны. – Хам противно поморщился, и чиновник вздрогнул, услышав эту цитату из уст темного крестьянина[42]. Случайность. Он успокоился и кивнул мадьярам.

– Веди, хам.

Когда они добрались до кабака, лило и сверкало, а ивы гнулись до земли и плакали дождем. Корчма располагалась в деревне Пух и носила благодатное название «Аллилуйя». Хозяин был выкрестом[43] и, как и все выкресты, носил фамилию Новак.

Брейнль и Шеля разговаривали допоздна, и никто не знал, о чем. Только мадьяры и Касперек Меркель находились достаточно близко, чтобы их слышать. Мадьяры, однако, вообще не понимали человеческой речи, а Меркель, будучи чехом, понимал исключительно по-немецки. Когда разговор наконец подошел к концу и Брейнль решил покинуть корчму, оба они уже были в изрядном подпитии, потому что пиво подавали и правда отменное.

Кабак был почти пуст, и даже хозяин не заметил, как из тени в углу вынырнули две фигуры. Если бы кто-то присмотрелся к ним повнимательнее, то увидел бы у них на головах рога.

– Ну, наконец-то, – буркнул Амазарак, потянулся за Якубовой пивной кружкой и осушил ее залпом. – Я уже думал, что он никогда не уйдет.

– О чем вы говорили? – спросил Азарадель.

– О тмине.

– О тмине! Так вот для чего я тебе нужен! Вот для чего я, как крот, в земле роюсь, другим чертям на посмешище! Вот для чего я побои незаслуженно собираю! Чтобы ты мог себе спокойно о тмине поговорить?! – Амазарак сплюнул.

– О том тмине, что он сам обложил налогом, когда ты еще был паном, – заметил Азарадель.

Якуб Шеля ничего не ответил. Он потянулся только за ломтем хлеба и от коричневой корочки отколупал ногтем черное зернышко – тот самый тмин. Он некоторое время крутил его в пальцах, а потом раздавил грязными ногтями.

– Пойдем, – сказал он. – Ночь уже поздняя.

L. О неожиданном визите

Сказывают, что самые древние известные людям чувства – это любовь, радость, удивление и умиротворение, ибо именно эти чувства должен был испытать первый человек в раю. Однако каждый знает, что древнейшим и первейшим чувством является страх.

Бояться легче всего, и эту истину передали нам наши предки: маленькие, испуганные существа, трепетавшие перед великими рептилиями в давние времена, когда миром правил Змеиный Король. И хотя некоторые из людей именуют себя панами, королями, кайзерами и мудрецами, они все равно, по сути, остаются маленькими испуганными зверушками, нервно вынюхивающими змеиный след.

Так и Викторин Богуш испугался, когда однажды ночью в окно его комнаты в криницком пансионате внезапно постучали. Он вздрогнул, увидев, что стучит черный петух.

– Кукуреку, вставай! Возвращайся домой, лодырь. Там происходит что-то плохое!

Викторин знал этого петуха из прошлой жизни – той жизни, о которой ему очень хотелось забыть, так как каждое воспоминание наполняло тревогой. Он пытался не обращать внимания на стук, но кур все яростнее и настойчивее колотил в стекло, хотя едва миновала полночь. Бормоча проклятья себе под нос, Богуш наконец распахнул окно, и гость проскользнул внутрь, свернулся калачиком перед камином и, накрывшись пушистым хвостом, с наслаждением замурчал.

– Ну, что случилось-то? Говори скорее!

– Прикажи принести молока. Не лишней была бы и капелька какого-нибудь более благородного напитка. Дорога была дальняя, я голоден и хочу пить.

Викторин знал, что спорить с Чернышом бессмысленно. Кошак заговорил, только когда он вдоволь наелся, выпил вина и тщательно вылизал лапы.

– Началось, – произнес он, и этого Викторину было достаточно.

Черныш рассказал, как Якуб Шеля, шабесгой, безземельный батрак и, кажется, разбойник, был вызван в усадьбу в Седлисках за отказ от барщины. Прибыл он гордый и в подозрительной компании – со старым Любашем из Камениц, который, кажется, еще не так давно разбоем промышлял, с Ксенесом Раком, русином из одной деревни, название которой Чернышу было никак не вспомнить, с прыщавым подростком с узкими глазами без ресниц, которого называл своим сыном, и еще двумя типами: первый толстый, второй худой – на первый взгляд обычные хамы, но если взглянуть боковым зрением, то можно было заметить у них на голове рога.

Во двор усадьбы они не вошли, а въехали верхом, конно, как паны; один только Рак прибыл на воле с двумя шрамами на левом боку, но Рак всегда был чудаком. Управляющий Мыхайло, увидев это, стал багровым, как свекла, – казалось, что сок вот-вот из ушей брызнет. Ведь все это были лошади из Богушевой конюшни.

Мыхайло матерился: мол, что это значит, конокрады гребаные. А Шеля на то отвечал, что это, дескать, его лошади и что он приехал за остальными.

«Твоими могут быть только палки по спине, да ножи разбойничьи», – ответил управляющий; он легко заводился. Тут же подскочили и другие дворовые, а за ними еще, и все принялись друг друга лупить